Рождение советской женщины. Работница, крестьянка, летчица, «бывшая» и другие в искусстве 1917–1939 годов

Примечательной стороной образа Кругликовой была и ее гендерная стратегия. Многие современники вспоминают ее в элегантном мужском костюме или фрачной паре — чаще на домашних театральных вечерах, но иногда и просто в быту; последнее из таких воспоминаний относится к 1939–1940 годам, когда Кругликовой было уже заметно больше семидесяти[193]. В светлом фраке она предстает и на одном из двух портретов, сделанных Михаилом Нестеровым (1939, ГРМ): примечательно, что на более раннем портрете он написал ее в строгом дамском костюме с длинной юбкой по моде начала века (1938, ГТГ). И маскулинность, и флюидность образа Кругликовой в начале века были социальным вызовом, что можно понять из миниатюры Алексея Толстого для ее книги «Париж накануне войны»[194], но при этом, несомненно, соединяли ее с кругами интеллектуалок Левого берега, среди которых мужской костюм стал опознавательным знаком, — Натали Клиффорд-Барни, Сильвии Бич, Гертруды Стайн, Джуны Барнс, Ромейн Брукс и других.

На фоне однотипно милитаризованных женщин второй пятилетки гендер Кругликовой, очевидно, входил в противоречие и с советскими маскулинными кодами, читаясь как демонстрация личной свободы и игровая инверсия. В юбилейном стихотворении 1931 г. этот контраст заметил поэт-младосимволист Сергей Шервинский:

…Сумели вы перенести

К заплатам, примусам, ушанке

Полумужское травести

И легкость истой парижанки[195].

На одном из офортов начала 1930-х Кругликова изобразила себя в компании двух поэтов — Сергея Шервинского и Михаила Кузмина. Сама художница, во фраке и галстуке-бабочке, лукаво спряталась в дальнем кресле. Она и Кузмин — равновесные фигуры уходящего, но не ушедшего Серебряного века — слушают чтение Шервинского, разложившего на столе рукопись. Всю сцену, как дым времени, окутала живописная светотень. Главное в ней — свободный творческий диалог, без труда преодолевающий и границы возраста, и границы гендера, и политические границы.

Кругликова Е. В гостях у Кругликовой. 1932. Музей истории СПб

Заключение

Эта книга была задумана в начале 2010-х, практически написана в 2019-м, а дальше дорабатывалась и сокращалась. Сейчас, завершив рукопись, я думаю о том, что сама ее тема — гендерный ключ к советскому искусству — все эти годы была одновременно и «преждевременной», и «устаревшей».

Да, я много лет встречала сопротивление старшего поколения российских искусствоведов — при попытках, например, обобщить опыт женщин-художниц в СССР 1930-х гг. или ввести в искусствознание феминистскую проблематику. Но интересно, что на фоне этого сопротивления постепенно обветшало и здание большой (пост)структуралистской науки, которая многие годы казалась образцом исторической мысли. Исчерпало себя само стремление построить некую объективную картину советского общества, безэмоционально препарируя все его части, стремление разоблачить «скрытые пружины» эпохи. Незаметно ушла и потребность демонстрировать исследовательскую критичность, порой даже иронию к ХХ веку, характерную как для многих классических работ последних 50 лет, так и для публицистики (вспомним популярный в 2010-х жанр антибиографий[196], чья острота, похоже, очень скоро совершенно потеряется).

Несомненно, советский гендер в разных его проявлениях — так же, как и любую модернистскую форму — нужно изучать и дальше. Однако сейчас видно, что на смену традиционно узким описаниям отдельных проблем гендерного, классового, политического, экономического устройства советского пространства приходит тема какого-то большого синтеза современной памяти о нем, и такой синтез предполагает новую дистанцию и новое описание.

Крестьянки Нижне-Баскунчанского района в гостях у работниц Астрахани. Фотомонтаж из журнала «Крестьянка», 1924, № 9

Долгие годы острыми и зачастую нерешаемыми научными задачами было выявление «нетипичных», «малоизвестных», «маргинальных» стратегий внутри зарегулированного модернистского общества. Исследователи отвечали на вопрос о том, «была ли» в СССР сексуальность, «существовал ли» в советском обществе феминизм, квир-сообщества или гендерное диссидентство; спорили о терминах, которые можно применить к искусству, вытесненному за границы единственно возможного партийного направления — социалистического реализма. Теперь же под вопросом оказывается сама необходимость описывать социум как незыблемую бинарную систему со множеством исключений: подход, характерный не только для XX века, но и для Нового времени в целом.

Будущее представляется мне уже не бинарной, но сильно усложненной и объемной картиной социальных взаимодействий, великим полилогом идентичностей-калейдоскопов, преломляющих самые разные части прошлого и настоящего. И я верю, что процесс уточнения этих идентичностей совершится не в монтаже, а именно в синтезе.