Рождение волшебницы

Но, как ни спешила, не успела она запастись трезвыми соображениями — поздно, сердце зашлось, и так перехватило ее болью, что она стояла, судорожно разевая рот в попытке вздохнуть. Рухнуло, пало все, что так ловко и благоразумно городила она в душе, защищаясь. Все, чего достигла в борьбе с собой за многие дни и недели, прахом пошло в одно мгновение, развеявшись без следа. Нечем ей было защититься. Просто больно и все.

Вот ведь, кажется, забыла она Юлия, совсем забыла, заставила себя забыть, не вспоминала…

А и вспоминать не нужно было — никуда он не уходил из сердца. Всегда там.

Золотинка мычала, закусив губу, как подраненная.

Она задыхалась в жгучей потребности немедленно, не откладывая, выбраться из затхлого подземелья на волю, на солнце, на ветер. Возбужденную мысль лихорадило, и вдруг… она нашла выход. Простое до смешного решение. Теперь она сообразила. И когда несколькими мысленными приемами разделалась с Зыком, возникла необходимость подумать и о Поглуме. Но тут она не стала ничего загадывать, а попросту растолкала лежебоку.

Страдальчески поморщившись, Поглум продрал глаза и, едва только полуосмысленный взор его остановился на девушке, спросил:

— А где железяка? Куда ты ее дела?

— Я ее сняла, — пожала плечами Золотинка. — Думаешь, я так и буду сидеть на привязи целыми днями, пока ты дрыхнешь? Мне надоело надевать ее по пять раз в день. Надевать и снимать. И вообще я ухожу.

— Как? Совсем? — Поглум окончательно проснулся. Ошеломленный напором, он не успел толком рассердиться на самовольство Золотинки, как ошарашен был еще больше.

— У меня много дел, — заявила она. — Завтра во время обхода посадишь меня в пустой короб из-под хлеба и, когда сторожа спустятся в подземелье, сунешь короб в караульню… Не отвлекайся! Убери лапу изо рта и слушай внимательно!

Медведь испугано отдернул от пасти обслюнявленную лапу.

— Поставишь короб, — неумолимо продолжала Золотинка, — и как бы невзначай закрой ворота, так, чтобы сторожа не видели караульню из тюрьмы. А если кто вздумает подняться наверх, замешкай на лестнице и не пускай. Если все будет, как надо, я мигом управлюсь.

— А я? — жалко вымолвил Поглум.

— Ты останешься. Здесь можно жить.

Поглум приоткрыл пасть, словно хотел возразить, но из этого вышел один только судорожный, протяжный вздох и ничего более вразумительного. Он понурился.

— А ты… не боишься Рукосила?

— Боюсь.

Снова он задумался и кусал коготь. Золотинка не мешала его тягостным мыслям.

— А какие медведи тебе нравятся? — вскинул он вдруг голову, словно припомнив нечто обнадеживающее.

— Веселые, — отрезала Золотинка.

Несчастная морда Поглума вытянулась еще больше.

— И неунывающие, — добавила она, завершая удар.

Бедняга уж задохнулся, приоткрыв пасть. На грязную щеку его покатилась слеза. Золотинка закусила губу: нельзя было поддаваться жалости, если она хотела довести до конца это безжалостное дело.

— Ты все хорошо запомнил? — спросила она. — Что нужно сделать? Если что не так, Зык меня растерзает, делай, как я сказала. Когда разнесешь узникам хлеб, забрось сюда пустой короб, я в него спрячусь, а ты унесешь.

Ночью Поглум плохо спал, что бывало с ним крайне редко, вставал и как-то неуверенно, пошатываясь, ходил пить. Золотинка наблюдала за ним из-под ресниц, но не шевелилась. Она тоже почти не спала в эту ночь.

Под утро уже — на земле, наверное, настал день — Поглум опять поднялся и долго смотрел на притворно спящую девушку. Бережно принял ее на лапы, погрузил в необъятную свою грудь, лохматую и жаркую, и двинулся по подвалу, тихонечко раскачиваясь.

— У-у-у-у… — слабенько завывал он. — Спит малышка маленькая. Маленькая малышка малюсенькая. — Горючая слеза пала на Золотинкину щеку. Она не просыпалась, затаившись изо всех сил. Поглум смолк и ходил взад-вперед, укачивая на руках девушку. Мокрым мягким языком облизал он ее лицо, а потом протер насухо мохнатым, как щетка, локтем. И снова тихонечко двигал, укладывал и перекладывал в огромных, но ловких лапах, таких удобных и теплых. С тихими приговорками положил он ее в обширную вмятину на соломенном ложе, где прежде лежал сам. Вздохнул расслабленно и умиротворенно…

Убаюканная, Золотинка и вправду уснула. На щеках ее сохли слезы — свои и медвежьи.

Она проснулась, смутно сознавая, что опаздывает: обход уже начался, подземелье огласилось обычным невнятным гамом. Возле раскрытой настежь решетки стоял пустой короб. Поглум выполнил уговор.

Чутко прислушиваясь к неблизким как будто голосам, Золотинка торопливо умылась в затопленном подвале, натянула постиранное вчера и еще влажное потрепанное платье. Без промедления опрокинула короб, чтобы вытряхнуть из него крысу. Ящик оказался меньше, чем это представлялось на глаз, она едва в нем поместилась, скорчившись в три погибели, и не без труда изловчилась задвинуть над собой крышку.