Рождение волшебницы

Бледная, несмотря на пятнами горящий румянец (девушки, пристроившись бочком, ловчились заглаживать на щеках следы слез), она откинулась на подушки. Тяжелый, усыпанный алмазами венец тяготил голову, шитое золотом платье душило своими негнущимися, как латы, покровами. Зимка с утра еще хотела пить и ничего не просила. Губы ее расслабились, мышцы лица, казалось, онемели, их никогда уже — страшное слово «никогда!» — не сложить улыбкой.

Вдоль сельских дорог на правом берегу Белой тянулись сады, изгороди, виднелись деревни, островерхие особняки, окруженные вязами и дубами, — и всюду по обочинам сплошняком стояли люди. Солнце палило вовсю, блеклые, выжженные дали затянула мгла, хотя было еще часа три до полудня. В раскрытое оконце кареты заглянул, не слезая с лошади, Ананья. Черного бархата, туго схваченный в стане полукафтан не доставлял ему как будто никаких неудобств, в лице не видно было следов утомления, ни единой капельки пота, а шляпу с траурным крепом на тулье он держал в руках не для прохлады, а из учтивости.

— Логово Смока, государыня, — молвил Ананья, прижимая шляпу к груди таким сострадательным движением, что Зимка вздрогнула. — Далее, государыня, придется пойти пешком, — продолжал Ананья. — Лошади пугаются. Понесут.

— Хорошо, — бесцветно сказала Зимка.

Ананья отъехал. Знакомые люди: бояре, окольничие, думные дворяне — толпились у раскрытой дверцы, но Зимка не понимала, зачем они здесь. Она продолжала сидеть, не понимая и того, что разговор с Ананьей означает необходимость покинуть карету. Она поднялась с подушек, лишь когда седовласый боярин Селдевнос решился подать государыне руку — привычные жесты, привычный порядок вещей безотчетно действовали на Зимку.

Карета стояла во ржи за околицей опустелой деревушки. Весь поезд остановился еще прежде, в деревне. За околицей, за ржаными полями раскинулись развалины невиданных замков, дворцов, хоромин, церквей и вовсе каких-то неопределенных каменных хибар — целый город.

Никакого змея Зимка не видела, и это обожгло ее безумной надеждой.

— Что это? — хрипло сказала она, имея в виду развалины.

Услужливо, в несколько голосов ей объяснили: это блуждающие дворцы, которые собрались тут в чудовищный хоровод вокруг залегшего среди полей змея.

Словно подтверждая сказанное, одно из строений содрогнулось и рухнуло. Мгновение или два спустя докатился раскатистый, приземистый гром. И, будто перекинувшись, судороги охватили церковку, по правую руку от зрителей. Стройная увенчанная шестилучевым колесом башенка треснула, священное колесо соскочило и, грянувшись оземь, не покатилось, как можно было бы ожидать, а рассыпалось вдребезги. Над развалинами поднималась жаркая пыль. Небо за грядою блуждающих дворцов клубилось темно-розовой мглой, похожей на озаренные красным закатным солнцем тучи.

Непроизвольно, словно с намерением поторопить, Зимка бросила вопросительный взгляд на своего палача Ананью, который верхом на смирной лошадке оглядывал окрестности из-под руки.

— Небольшая заминочка, — понятливо отозвался он, извиняясь, — надо бы послать отрядец-другой, чтобы разогнали эту шваль — миродеров. Всегда вокруг дворцов это дрянцо — бродяги, бездельники и сумасшедшие.

Нелепое заявление Ананьи представилось ей вдруг уловкой, призванной оправдать не объяснимую иначе задержку… задержку, которая предвещает, быть может…

Ослепленная очередной вспышкой надежды, Зимка ничего не говорила и не спрашивала. Она позволила боярам усадить себя за стол, наскоро приготовленный подле избенки с пустыми окнами. Пила и ела, не замечая вкус сладкого вина, которое ей подливали с избытком. Мясо, фрукты и сладости она продолжала есть через меру, потому что самая мысль о мере у подножия лобного места казалась ей издевательством, одной из тех насмешек, которые способны еще что-то задеть в цепенеющей душе обреченного.

Отъехав от деревни в поле на солнцепек, весь в черном, Ананья нетерпеливо оглядывал просторный небесный свод — отсюда, с юго-восточной стороны, ожидал он разрешения некоторых своих затруднений. Досадуя на задержку, Ананья с неудовольствием оборачивался, когда раскатистые сотрясения в воздухе сообщали о новых судорогах того или другого блуждающего дворца — развалины гляделись грядою неровных скалистых холмов, отличных от прилегающих полей и перелесков полным отсутствием растительности. Кое-где, разделившись на отряды, скакали великокняжеские конники, получившие приказ травить миродеров в ближайших окрестностях дворцов, но эта охота мало занимала Ананью, он ждал крылатого вестника из столицы.

Досадливое нетерпение судьи выражалось негромким, но явственным чертыханьем, временами он позволял себе и такие сильные выражения как «старый хрен!» Впрочем, даже в полнейшем уединении Ананья остерегался называть старого хрена по имени. Так что, застигнутый врасплох или поставленный на очную ставку с каким-нибудь свидетелем, предусмотрительный судья всегда сохранял возможность оправдаться тем, что имел в виду самого себя. Наконец он приметил в небе черное, махающее крыльями пятнышко.