Рождение волшебницы

Женщина всхлипнула и глухо, грудью зарыдала. Чуть погодя, подергивая друг друга за руки, начали всхлипывать и дети.

— Простите, сударыня, — продолжал, однако, Поплева с непреклонностью, — разумеется… я понимаю, это малое утешение… Воскресить вашего мужа невозможно.

— А дети? — крикливо возразила вдова. — Куда я их дену? Пусть тогда заколотят и детей! Положите их в гроб! — вдова выбросила в указующем жесте руку — малыши дружно взвыли.

Народ негодующе зашумел, так что Поплева не знал, кому отвечать, сразу же оказавшись в кругу обличителей.

— Зачем тогда пишут, а? — наседал на него самоуверенный мужчина в узорчатом, как оконная решетка, жилете. — Зачем же тогда они все это пишут? Зачем писать, а? Вот, то-то и оно!

— Ты здесь не стой!., ты уходи! Уходи, говорю… — гугниво бубнил пьяненький мужичок из базарных крючников и легонько подталкивал Поплеву в плечо, намекая, что толкнет и сильней, когда возникнет в том надобность.

Золотинка потянула Поплеву прочь от гроба, умоляя не возражать. Увести себя вовсе он не дал, а задержался опять у входа в особняк.

— Стучи громче! Головой стукни! — советовала враждебная толпа.

Стучать, однако, не пришлось — грянул засов. На крылечко из двух стершихся ступенек вышел волшебник.

Без сомнения волшебник. Миха Лунь.

Дородный осанистый муж. Величественный рост не мешал ему держаться необыкновенно прямо без малейшего поползновения ссутулиться и тем самым малодушно умалить присущие ему от природы размеры. Округлое крепенькое брюшко, вызывающее в памяти придорожный валун, удерживалось в равновесии широко расправленными плечами и откинутой головой. Высокий лоб естественно переходил в покатую, как поднимающаяся гора, лысину. Встрепанные остатки волос за ушами торчали по бокам этой сияющей на солнце вершины наподобие коротких тупых рожек.

Волшебник зевнул, прищуриваясь на свет, повел высоким, поверх голов взглядом. Казалось, он был один в этой довольно-таки приевшейся ему пустыне — отшельник вышел на край утеса и зевнул, озирая все те же горные вершины, сверкающие снега, водопады, громыхающие в небе колесницы и неровный полет неумело махающего крыльями змея.

Змей, огнедышащие горы, небесные колесницы, луна и звезды, и земная твердь, осиянная сине-зелеными лучами ночного светила, — все это было искуснейшим образом выткано на просторном шелковом халате волшебника с длинными рукавами, в необъятных раструбах которых огненным зевом горела и переливалась багровая подкладка. Увитая серебряными нитями веревка перерезала лиловое царство ночи где-то пониже выдающейся части брюшка. Босые ноги в меховых шлепанцах и обнаженные волосатые лодыжки свидетельствовали, что волшебник настроен по-домашнему. Рассеянный взор его снизошел до людей и, наконец, осенил Поплеву.

— Ну?! — прогремел раскатистый, приноровленный к горним просторам голос. — Это вы тут шумели?

Толпа благоговейно внимала. Поплева, обнаружив, что комкает в руках шляпу и даже просительно прижимает ее к груди, водрузил шляпу на место и сказал с восхитившим Золотинку самообладанием:

— Простите, товарищ. Вероятно, не вовремя. Я здешний волшебник… любитель. Поплева. Так меня назвали родители. Мое имя вряд ли вам известно.

— Что же, и вид на волшебство имеется? — спросил волшебник, несколько поумерив природное громыхание голоса.

— Не имеется, — отвечал Поплева сдержанно. — Волшебством не пользую. Похвастаться нечем: познания мои и ограничены, и шатки.

— А… — великодушно протянул волшебник. — «Хроника двенадцати врат»?

— Не расстаюсь с этой книгой и сейчас, — с достоинством отвечал Поплева.

— Умная книга! Возвышенная! Питомник разума! — сказал Миха Лунь. — Все мы вышли из «Хроники двенадцати врат». Дайте руку, товарищ.

Поплева, как ни был он строг и скромен, вспыхнул от удовольствия. С немым изумлением наблюдала толпа знаменательное рукопожатие: сверху вниз. Однако, Поплева и тут не изменил себе: все еще удерживая широкую ладонь Михи Луня, красный от смущения, он продолжал со всей возможной непреклонностью:

— Только вот, товарищ, какая штука… короче, я удивлен: воскрешение мертвых. Позвольте заметить, наука волхования не имеет достоверных свидетельств, что воскрешение вообще возможно.

— Наука волхования, — живо громыхнул с крыльца волшебник Миха Лунь, — отличается от всякой другой тем, что общие ее правила и законы своеобразно, а зачастую непредугаданно — непредугаданно! — преломляются в личности волшебника.

— Бесспорно! — поспешил согласиться Поплева.

— Высокий душой волшебник не запнется там, где нищего духом ожидает крушение. Ибо возвышенный дух и сам по себе великая преобразующая сила!

— Да, конечно, — вставил Поплева, но Миха Лунь не позволил себя перебить.

— Духовными упражнениями воспитать в себе эту преобразующую силу, — наставительно продолжал он, — это и есть задача всякого подлинного мастера…

— Разумеется.

— …А впрочем, товарищ, конечно же, вы правы. Пойдемте, пожалуй, глянем.