Рождение волшебницы

Миха Лунь ступил на мостовую, свойски подхватил Поплеву под руку и повел его между расступившимися людьми к мертвому телу. Вдова тотчас заголосила, но волшебник остановил ее одним предостерегающим изгибом брови. Подвернув полы халата, он опустился на корточки у гроба. Опершись о боковину, склонился над посинелым лицом покойника. Шушуканье вокруг прекратилось. Казалось, вот-вот под чародейным взглядом шевельнутся провалившиеся губы и дрогнут веки…

— Совершенно мертв! — молвил Миха Лунь. Толпа перевела дух. — Мертв! — повторил он с глубочайшим убеждением и немного погодя начал вставать.

— Ничего не скажу вам, уважаемая, ничего! — пророкотал он потрясенной вдове. — Не рассчитывайте, рассчитывать не нужно. Мой здешний товарищ э… Плевака…

— Поплева, — вынужден был подсказать тот.

— Высокочтимый товарищ Поплева утверждает, что воскрешение невозможно. Примите это во внимание. Боюсь, мне пришлось бы совершить чудо, для того чтобы опровергнуть мнение товарища.

— Да-да… Совершите! — быстро сказала вдова. — Я согласна.

— Вот так вот, уважаемая! — глубокомысленно ответствовал Миха Лунь. И столько в этом барственном, неколебимо самоуверенном голосе было значительности, полной какого-то ускользающего смысла, что каждый мог извлечь из нескольких полнозвучных слов волшебника все, что ему хотелось. — Пойдемте, товарищ, завтракать. По мне, так пора завтракать!

Откровенно обескураженный прихотливым переходом от гроба к завтраку, Поплева позволил себя увлечь, а Золотинка, оставленная без присмотра, метнулась к застывшей в тупом изумлении вдове и с непосредственностью впечатлительного человека схватила ее за руки.

— Простите нас! — быстро сказала девушка. — Простите!

Вмешательство Золотинки заставило волшебника остановиться:

— Ваша дочь, товарищ?

Отринутая вдовой, Золотинка споткнулась о гроб.

— Подойди сюда, детка, — воскликнул Миха Лунь. Небрежным мановением руки он переменил действо и сделал событием Золотинку. Покойник и все вокруг него поблекло перед живыми глазами девушки, перед смятением золотых волос и лиловым платьем.

— Прелюбопытнейшая… да, занятно, — откинув голову, отчего он казался еще выше и величественнее, бормотал волшебник.

— А знаете что, товарищ! — встрепенулся он вдруг и громыхнул с божественным бесстыдством: — Зачем вам эта девица? Простите за откровенность… А? Чисто по-свойски… — глаза его прикрылись, разошлись толстые, любострастные губы. Он поплыл. Ладья воображения качалась без руля и ветрил… Потом встряхнул голову, отгоняя наваждение, и обратился к Поплеве с игривой живостью: — А что, милейший, отдайте эту юницу мне!

Поплева, и оскорбленный, и потерянный, молчал. Объявшая его немота была сродни ужасу.

И прозвучал звонкий голос Золотинки:

— Простите, сударь! — сказала она с налета. — Я слышала, что у воспитанных людей не принято называть друг друга «милейший». Моего отца зовут Поплева — честное имя! Вы можете называть его товарищ, можете сударь — как угодно.

Если бы Золотинка заговорила на тарабарском языке, ошарашенная ее дерзким негодованием толпа поняла бы, наверное, не больше. Но волшебник, имевший, видимо, известное представление о тарабарских языках, понял. А остальное домыслил.

— Ого! — произнес он и выпятил губы, как неробкий человек, получивший нежданно-негаданно позабавивший его отпор.

Улыбаясь тоненькими, словно нарисованными иглой морщинками, явился старообразный молодой человек. С величайшими предосторожностями, будто имел дело с драгоценным, но слегка надтреснутым сосудом, он принял Золотинку под локоток, увлекая ее к дому. Она не сопротивлялась. Впереди следовала другая пара — Поплева и Миха: они мило разговаривали, оглядываясь на молодежь. Рука старообразного молодого человека подрагивала, походка у него была дерганая.

Когда закрылась входная дверь, Золотинка в полумраке остановилась. Скоро на уровне поднятой свечи затеплился желтый свет, озаривший пальцы и обнаженное предплечье волшебника под опавшим рукавом. Сам собой светился самоцвет перстня.

— Сие есть не волшебство, — назидательно заметил Миха Лунь, — а предмет волшебству. Как солнце есть предмет свету.

— Да, солнце! — повторила Золотинка и зачем-то хихикнула. Хотелось смеяться.

Перед поворотом налево она ступила в мягко стекающие пряди волокнистого тумана, который призрачно светился. Лиловый подол платья всколыхнулся сумеречными переливами. Дальше больше — сползая по ступеням, распадающийся туман лизал ноги. Верхняя площадка лестницы, представлявшая собой закуток с грязноватыми стенами и кадкой в углу, залита была сплошь. Золотинка ахнула.

Через открытую настежь дверь было видно, что в горнице плещется сияющее море. И хотя темно-красные, в цветочек, стены замыкали стихию со всех сторон, пологая волна не теряла размаха. Она выкатывалась от посудного поставца с дальнего края горницы. По темному, сложенному скрещенными балками потолку бежали светлые солнечные жгуты отраженного волнами сияния. Но светила не было — только изумрудный клочок моря, заключенный в четыре стены.