Рождение звука

Митци привела Джимми в небольшой зальчик, где все сиденья в центре уже были заняты, лишь несколько одиночных кресел между ними оставались свободными. Митци оставила Джимми в проходе между рядами, а сама добралась до единственного свободного кресла точнехонько посреди толпы.

Джимми не хотел уходить из дома. «Давай останемся и поебемся», – предложил он. Благодаря «Амбиену» каждый раз с Джимми был как первый. Надевал он резинку или нет, Митци и не знала; скорее всего, нет. Он жил как жил и в голову не брал, поэтому лучшее, что могло бы с ним случиться, – это зачать себе подобное существо. Этакий ремейк, «Джимми 2.0». Это как дать себе второй шанс в жизни: переложить бремя ответственности на нового себя, а прежнему себе дать разрешение просрать остаток дней. Митци сразу его предупредила: ни в коем случае. Залетать она не собиралась.

Когда она села в кресло в центре, четверо сидевших рядом встали и беззвучно переместились в кресла подальше. Парочка, сидевшая по ее другую руку, тоже переместилась на менее удобные места. Несколько минут спустя территория вокруг Митци стала свободной. Несколько рядов впереди и позади нее, множество мест по бокам, – все опустело. Посмотрев на Джимми, она помахала ему рукой.

– Нам повезло! – крикнула Митци. – Я нашла два места рядом!

Однако резинка все никак не шла из головы. В довершение платье вроде стало давить в талии. Да и в груди. Митци устроилась в кресле, мрачнея от мысли, что она уже не единственный обитатель этого тела.

От Интернета толку не было – бывшая жена повторно вышла замуж и сменила имя. Это Фостер выяснил, позвонив ей на прежнюю работу. Никто про нее уже ничего не знал, при такой-то текучке кадров. Меньше всего на свете хотелось звонить тестю.

В Сети ему попался некролог о бывшей теще, в котором перечислялись наследники, среди них и Эмбер. Теперь его бывшую жену, мать Люсинды, звали Эмбер Джарвис. В справочном столе сказали, что Джарвис есть, но передавать свои данные третьим лицам не разрешает. В конце концов Фостер сдался и позвонил отцу Эмбер, деду Люсинды.

– Да? – Голос прозвучал так жизнерадостно, что Фостер чуть не повесил трубку. К чему портить человеку настроение?

Фостер пересилил себя и выдавил:

– Пол?

По инерции отвечая бодрым голосом, тот спросил:

– Это ты, Гейтс?

Он не стал интересоваться Эмбер сразу, сначала попытался объяснить про церемонию, заведенную в группе поддержки. Следовало купить беленький гробик, металлический или из полированного до слепящего блеска дерева. Всем скорбящим выдавали специально изготовленный по этому случаю перманентный маркер: им можно было подписаться на крышке и стенках гроба, оставить нежные слова. Фостер попытался объяснить то же, что другие родители объясняли ему в группе: такие фальшивые похороны ставят точку, закрывают дверь в прошлое.

Пол, отец Эмбер, промолчал, и Фостер сменил тему:

– Я узнал, что Линда скончалась. Примите мои соболезнования. Я бы приехал на похороны.

Линда, мать Эмбер, умерла от рака три года назад, о чем Фостер узнал из некролога. Пол ответил беззлобно:

– Эмбер просила не говорить, но она не хотела тебя видеть.

Фостер сказал, что понимает ее, хотя на самом деле не понимал. Он пригласил тестя на фальшивые похороны. Старик помолчал, сглотнув комок и ответил:

– Вряд ли, Гейтс.

Фостер попытался объяснить ему про катарсис, про то, что вдалбливали в группе: как на фоне цветов, под музыку, среди друзей горе покинет скорбящего. Как общество поможет разделить его утрату, и Фостеру не придется нести скорбь лишь на своих плечах. Он хотел втолковать Полу, что значит «подвести черту». Однако вместо этого лишь прикусил язык: сколько ни уговаривай, Пол все равно ответит отказом.

Вероятно, из жалости к Фостеру отец Эмбер сказал:

– Я передам, что ты звонил.

– Спасибо, – поблагодарил Фостер.

Бывший тесть добавил:

– Но ты ведь понимаешь: она тоже не приедет.

Митци уже так часто и так давно этим занималась, что могла заранее сказать, как именно будет кричать жертва. Она присматривалась к незнакомцам в аэропортах и в супермаркетах и всегда могла сказать заранее, кто в последнем крике будет звать маму, а кто просто орать. Из личного опыта следовало, что бога на последнем выдохе не поминает никто. Неважно, толстый или тощий; черный, белый или желтый; мужчина или женщина, юнец или старик: она точно знала, как прозвучит последнее мгновение человека на земле.

Достаточно было одного взгляда, чтобы сказать: вон тот, у книжной полки в библиотеке, отдаст душу, заорав в полную глотку. Вон тот закряхтит, заскрежещет зубами, упрется. А были и такие, что откидывались вообще курам на смех – пшикали, как проколотый надувной шарик.