Рождение звука

У ног Фостера зияла разрытая пустая могила. Едва различимые в темноте, бессчетными свидетелями высились вокруг надгробья. Каждое надгробье – гранитное ли, мраморное ли – камень, выбитый из тела единой, невообразимо огромной планеты и отесанный до общепринятого размера и формы, со стандартным текстом.

Механизм для опускания гроба все еще стоял над ямой – то ли для того, чтобы прикрыть ее, то ли чтобы в конце концов опустить гроб. Оставленные букеты, как живых цветов, так и искусственных, ничем не пахли. А вот ночной запах свежескошенной травы навевал воспоминания детства. В неподвижном воздухе серыми призраками разлетались струйки воды, бьющей из разбрызгивателей.

Захрустел гравий под ногами, синеву ночи перекрыл черный контур фигуры. Мужской голос прошипел:

– Фостер!

Робб приближался, цепляясь руками за края надгробий, как слепой пробирается по незнакомому помещению. И снова вместо адвоката Фостер позвонил своему наставнику. А что, разве не Робб вытащил его из той передряги в аэропорту? Хотя от обвинения в ношении оружия даже Роббу отмазать его будет не так легко. В Сети, в конце фильма с девицей, выскакивает приглашение посмотреть другое видео: «Скорбящий отец угрожает массовой расправой на похоронах дочери». Из Сети он узнал, что на его арест выдан ордер, и, поскольку каждый шаг любого человека можно отследить по телефону, Фостер вынул из своего аппарата аккумулятор. Мотать срок не хотелось – особенно теперь, когда он услышал голос Люсинды. Это действительно был ее голос, не воображение, не сон. От ее крика он моментально протрезвел, и ему была нужна помощь, очень нужна.

– Спасибо, что пришел, – сказал Фостер.

– Мне следовало бы вызвать полицию, – ответил Робб.

– Случилось кое-что чудесное, друг мой, просто колдовство. – Фостер заговорил еще тише.

– Уже поздно. – Робб посмотрел на часы.

Стоя у края могилы дочери, Фостер с жаром доказывал, что все произошло не случайно. Накануне он забрал багаж, который слетал без него в Денвер. Случай с девочкой в аэропорту была знамением. Багаж улетел лишь для того, чтобы вернуться сейчас, когда эти вещи крайне нужны. Все выглядело предначертанным, неизбежным. Словно божественное нечто подталкивало его к воссоединению с Люсиндой. А может, решимости и отмщения требовала от отца неупокоенная душа ребенка. В общем, что-то явно указывало ему путь, вело к цели.

Робба не проняло.

Фостер предложил выписать чек – чек на все его деньги до последнего доллара. Робб мог бы его обналичить и принести деньги. Тогда Фостер купит какой-нибудь подержанный автомобиль, будет жить и спать в нем. Заездит его в хлам и выяснит, наконец, как голос Люсинды оказался в этом треклятом фильме.

Но не успел он и попросить, как Робб его оборвал:

– Ничего не выйдет.

Не хотелось ему, видите ли, получать обвинения в содействии преступнику: не такая чистая у него самого репутация.

Тогда Фостер вытащил из кармана пистолет.

– Пройдемся?

Джимми сразу и не понял, что лежит совершенно голый. Его жилистое тело, оплетенное мышцами, было привязано к деревянной раме. Он лежал на этой раме, как на столе – руки-ноги растянуты по углам. Вокруг столпились микрофоны, будто жадные слушатели. Некоторые свисали сверху, тянулись к его лицу.

На потолочном крюке Митци закрепила длинную рояльную струну, оканчивающуюся петелькой на плоском животе Джимми. Митци продела в петельку его мошонку и подтянула, чтобы струна не провисала. Уж это-то он заметил – член набряк эрекцией, как только Митци его коснулась.

У микшерного пульта она налила себе бокал пино-гри и закинула в рот таблетку «амбиена».

– А ты знаешь, что даже собаки реагируют на свой, собачий, закадровый смех?

Натягивая латексные перчатки, Митци рассказала, что выяснили ученые: когда собаки играют, они сопят, пыхтят и издают особые звуки. Сонографический анализ показал, что это сопение состоит из серий взрывных звуков на различных частотах. Причем сходных с высокочастотным писком крыс, когда те занимаются сексом.

Митци подоткнула волосы под хирургическую шапочку.

– И писк, и сопение – это что-то вроде человеческого смеха. Когда исследователи сделали запись этого сопения и воспроизвели ее собакам, сидящим в клетках, настроение у тех поменялось: они перестали тревожиться, завиляли хвостами, принялись лизаться. До прослушивания они нервно метались по клетке, однако звуки собачьего «смеха» вызвали у псов желание поиграть.

Она тюкнула кончиком пальца по баночному микрофону, оценила отклонение стрелки его индикатора.

– Зевание и смех заразительны, потому что еще в первобытные времена человек именно так управлял настроением в коллективе, в племени.

Джимми снова прикрыл глаза, похоже, возвращался к сновидениям, однако Митци продолжала объяснять:

– Важная отличительная черта психопата в том, что он не зевает, когда вокруг зевают другие. У психопатов отсутствует эмпатия. У них нет зеркальных нейронов.