Рождение звука

День тянулся бесконечно. Каждый вопль выражал чей-то ужас, но не те крики искал Фостер. Он не знал людей, которые кричали; он не слышал криков тех, кого любил. Сил сопереживать уже не осталось, и Фостер обнаружил, что его просто раздражают звуки чужих страданий. Продираясь сквозь безумное хранилище нечеловеческой боли, Фостер возненавидел всех этих чужаков только за то, что уши устали от их воплей.

Фостер включал запись крика, удалял запись, переходил к следующей.

Митци то и дело посматривала на него, причем не без страха. Словно знала, кто он такой и зачем здесь.

Фостер написал сообщение в эскорт-агентство, однако ответа не получил. Он стер записи с еще одной катушки, полной бесчисленных страданий людей, ему неизвестных, но погибших жестоко. Потом отодвинулся от пульта и прокричал, иначе Митци его бы не услышала:

– На каком ты сроке?

Митци и не услышала, отгороженная от всего мира наушниками. Поэтому Фостер снова крикнул, и лишь тогда она повернулась, стягивая наушники на шею.

– Когда родится ребенок?

Митци пожала плечами:

– Наверное, во вторник, часов после четырех.

Она опять натянула наушники и вернулась к работе.

Звук шипения ленты в ушах Фостера изменился – вероятно, началась другая запись. В тишине раздался голос чужака:

– Митци, детка, не нужно связывать папочку, пока тот спит.

Фостер невольно глянул на сидевшую рядом женщину. Мужскому голосу ответил шепот ребенка; сквозь шипение записи голос девочки был почти неразличим:

– …что ты сделал с моей подружкой?

У мужчины заплетался язык:

– Не смей, Митци…

А девочка яростно взвизгнула в ответ:

– Говори в микрофон, пожалуйста!

Мужской срывающийся пронзительный голос продолжал уговаривать:

– Ты ведь этого не сделаешь, ты любишь меня, Митци!

Наступила тишина. Голоса эти Фостер вроде бы узнавал, они были ему смутно знакомы. Наверное, какой-то другой микрофон уловил эти голоса; еще один кусочек прошлого.

Так или иначе, для него это прошлое ничего не значило. На катушке виднелась наклейка – название записи. Петельки подросткового почерка сложились в слова: «Ребенок заживо снимает шкуру с маньяка-убийцы».

Перемотав отрывок записи на катушке, Фостер стер ее и приготовился слушать следующую.

По мнению Митци – и некоторых дикарских племен, – фотография крадет душу человека. А еще душу крадут аудио- и видеозаписи. Лучшее творение человека – это сам человек. Мы творим себя, свою внешность и поведение, в собственном воображении. Именно там у каждого из нас создан идеальный «я». Идеальное произведение искусства, которое получается, когда отвергаешь все не столь качественное.

Мы отвергаем расхлябанность, лишний жир, седину, несолидный вид – все то, что позволяют себе люди вокруг нас. Мы из кожи вон лезем, чтобы произведение получилось действительно идеальным. И мы довольны результатом, радуемся – пока не увидим фотографию или не услышим запись собственного голоса. Нет хуже пытки, чем узреть себя на видеозаписи, узреть неуклюжее, визгливое существо, которое мы так старательно лепили. Того себя, которого мы выбрали среди множества возможных. И вот оказывается, что ту единственную жизнь, что нам отпущена, мы посвятили совершенствованию кособокого, вздорного и насквозь фальшивого существа, слепленного, как чудовище Франкенштейна, из кусочков других людей. А все, что было в нас уникального, присущего нам с рождения, мы давным-давно отвергли.

Все это Митци понимала, но все-таки нажала кнопку «Воспроизведение». Что произошло во время той записи, Митци, как обычно, и понятия не имела. Когда она пришла в себя, актрисы уже не было. Не было ни крови, ни тела, стоял лишь слабый и неизбывный запах хлорки. Лента полностью перемоталась с одной катушки на другую, но Митци не хватило духу прослушать запись.

И вот теперь катушка завертелась, девичий голос произнес:

– …свою лошадь он назвал Яху.

В наушниках знакомо хлопнули латексные перчатки, вино полилось в бокал. На записи у нее уже заплетался язык; слова звучали как при замедленном воспроизведении:

– Твою героиню зовут Люсинда.

Стрелочные индикаторы дернулись – скрипнули натянувшиеся веревки. Голос Митци принялся успокаивать девушку:

– Твои слова… Тебе нужно сказать: «Помоги мне, папочка! Пожалуйста, помоги!»

Голос девушки на пленке был почти не слышен:

– Когда мне вступать?

Митци убавила громкость на микшерном пульте, как только раздался крик. Сначала крик нарастал, потом закончился рваным хрипом и приступом сиплого кашля. После этого наступила мертвая тишина.

Где-то на заднем плане послышались всхлипы. Женщина тихо плакала и всхлипывала, а затем на бетонный пол звонко упал нож. Такой Митци себя не знала. Потом раздался другой женский голос:

– Развяжи меня, пожалуйста.

Плачущая успокоилась, прекратила всхлипывать и лишь тихонько шмыгала; было слышно, как она дрожит, задерживая выдох.

– Я пойду, – сказала девушка, – вот, возьми себе. Настоящий жемчуг.

Что-то щелкнуло, что-то такое малюсенькое, лишь для особо чувствительного микрофона. Затем вдаль заспешили шаги, открылась и закрылась дверь.