Рожденные летать

Удивительный все-таки выдался у меня сегодня день. Начавшись подъемом на высоту пятнадцать тысяч футов, он продолжился новой вылазкой — теперь я лез на карниз здания на уровне десятого этажа в одних трусах и больничной рубашке. Но, имея в качестве альтернативы не самый привлекательный вариант — быть упакованным в смирительную рубашку и превратиться в подопытного кролика, — я все же решил попытать счастья и вырваться на свободу. Я понимал, что мне ни за что не проскользнуть мимо дежурящих у дверей моей палаты охранников. К тому же они позаботились убрать все предметы, которые даже потенциально можно было бы использовать в качестве оружия. Следовательно, у меня оставался единственный выход — окно. Призвав на помощь все свои навыки, полученные на тренировках по боевым искусствам, я совершил, наверное, самый мощный бросок в своей жизни: оконное стекло под моей босой пяткой дрогнуло и покрылось тонкой паутинкой трещин. Зашипев от боли, я стиснул зубы и снова ударил пяткой по стеклу. Стекло со звоном посыпалось на пол.

Охранники в коридоре услышали шум и ринулись в палату. Они неистово трясли и дергали ручку двери, которую я заранее надежно подпер стулом, искренне надеясь, что такой способ блокировки дверей не окажется очередной выдумкой киношников. Обернув руку полотенцем, я смахнул торчавшие из рамы остатки стекла и осторожно выбрался на карниз здания. Сражаясь со сместившимся из-за крылатости центром тяжести, я двинулся по карнизу, точно змея, которая скользит боком по песку. Ветер доносил до меня шум города и играл подолом больничной рубахи. Я думал, что если мне суждено свалиться с этого чертового карниза и расшибиться в лепешку, то меня найдут лежащим на асфальте в одних трусах и дурацкой распашонке в мелкую крапинку.

Но поскольку на сегодня падение на асфальт с десятого этажа не входило в программу моих развлечений, я решил не испытывать судьбу и усилием воли отогнал забавный образ крылатого мальчика в распашонке. Вместо этого я сосредоточился на движении по карнизу, стараясь не обращать внимания на вопящую внизу толпу. В конце концов, у меня имелся определенный план. Ну, нечто вроде плана.

Я намеревался вернуться домой, чего бы это ни стоило.

Припав вплотную к стене здания, я продолжал маленькими шажками двигаться вдоль карниза прочь от разбитого окна. Шершавая бетонная стена больно царапала мне щеку. Сердце бешено колотилось, гулкие удары отдавались у меня в ушах. В какой-то момент я оступился. Правая нога соскользнула с карниза, и лишь чудом мне удалось устоять. Я понял, что не смогу двигаться дальше, — колени предательски дрожали, ладони стали влажными. Какой-то идиот за соседним окном стал махать руками, точно на голубя, приземлившегося к нему на карниз, пытаясь загнать меня обратно в разбитое окно. Я предельно лаконично сообщил ему все, что думаю по этому поводу, продемонстрировав кулак с поднятым средним пальцем.

Одновременно я старался собрать остатки мужества, чтобы привести в исполнение вторую часть моего «как бы плана».

Очередной порыв ветра вновь лишил меня и без того шаткого равновесия, я покачнулся, мышцы у меня на спине напряглись, и крылья сами собой раскрылись во всю ширь. Я понимал, что не смогу полететь, как птица, но теперь знал, что умею отлично падать. После падения с высоты пятнадцать тысяч футов падение с десятого этажа на крышу соседнего корпуса больницы — сущий пустяк.

И все же мне потребовалось немалое мужество, чтобы отлепиться от стены здания и опрокинуться назад. Я перевернулся в воздухе и раскинул руки в стороны, крылья послушно повторили движение рук. Мышцы спины заломило. Я наполовину планировал, наполовину падал и все же успешно приземлился на соседнюю крышу — и охнул от боли, ударившись босыми пятками о бетонное покрытие. Лишь спустя несколько секунд ко мне вернулась способность двигаться. Прихрамывая, я затрусил в дальний конец крыши.

Затем был еще один прыжок на десять футов вниз на крышу хозяйственной постройки, притулившейся у подножия небольшого холма. А потом я вскарабкался по склону холма к шоссе, перебрался через дорогу и побежал полем, стараясь уйти как можно дальше от разыскивающей меня толпы. Я бежал и бежал.

В наступающих сумерках я проскользнул на какой-то захламленный задний двор и стянул с веревки сушившиеся на ней широченную гавайскую рубаху и рабочие штаны. Переодевшись, я затолкал больничную одежду в мусорный контейнер и двинулся дальше. Еще через два квартала я украл из открытой машины пляжные шлепанцы. Я шел и шел, пока не начал спотыкаться от усталости.

Я забрел в пустой парк и, свернувшись калачиком иод кустом, наконец дал волю слезам. Когда я рыдал, вздрагивая всем телом, перья на моих крыльях соприкасались с кожей на спине и слегка щекотали ее — идиотское ощущение, но оно странным образом успокаивало. Я пролежал в парке под кустом до тех пор, пока солнце не зашло за горизонт и на Лос-Анджелес не опустилась ночная тьма.