Рожденные ползать

Мы с Паниным забились в судорогах от смеха. Этот тренажер представлял собой обыкновенное самолетное кресло, закрепленное на длинном установленном вертикально рельсе. Время от времени летный состав должен был проходить тренировки на этом агрегате, чтобы не расслабляться и не забывать, за что жует летный паек. Подопытный садился, дергал за ручки, срабатывал пороховой заряд, и кресло взлетало вверх. Дойдя до верхнего края рельса, оно тормозилось о специальный амортизатор и медленно спускалось

вниз на исходную позицию. Естественно все происходило, как при реальном катапультировании — со страшной силы ударом под задницу и ужасающими перегрузками. Мы представили себе, как пациентка со свистом взлетает вверх, а нежеланный плод, в точном соответствии с законами физики, остается на кресле.

— И чем история закончилась? — спросил я, когда мы с Паниным наконец-то обрели дар речи.

— Чем, чем…, — вдруг погрустнел Борзоконь. — Наверное, тем, чем и должна была закончиться. У баб конечно здоровья, как у дурака махорки. Даже самая больная из них, в силу своей бабской конституции, самому здоровому летчику сто очков вперед даст. Но и на старуху бывает проруха. У одной клиентки оказался порок сердца, и она прямо там же в кресле коньки отбросила. Прапора, понятно — в тюрягу. Аборты, правда, после этого генерал разрешил.

— Эх, панове, вот всегда у нас так на Руси, — вздохнул Панин после некоторого молчания. — Давят самый талантливых и предприимчивых. Мужику бы Нобелевскую, а его на нары!

Я перекинул на другое плечо тяжеленный ящик с самолетным инструментом. Ледяной ветер, как бешеная собака, бросался на нас со всех сторон. Он пытался сбить с ног, резал мелкой крошкой кожу лица, забирался в штанины брюк, кусая за голое тело. Мои мысли постоянно крутились вокруг комплекта нижнего белья, лежащего в шкафу в моей комнате. Я так еще ни разу его и не использовал. Слава богу, мы уже возвращаемся назад. Впереди меня ждала гостиница, теплая постелька и отдых для наболевшей поясницы. Я посмотрел на Панина с Дедом, идущих рядом со мной. Высоко подняв меховые воротники зимних курток и, засунув руки глубоко в карманы, они упрямо двигались вперед, наперекор разбушевавшейся стихии.

Внезапно, нас обогнал командирский «Уазик» и притормозил рядом. Из-за свиста ветра мы не услышали его приближение. Дверь открылась и из машины высунулась голова Нечипоренко. Оценив погодные условия, и секунду поколебавшись, он решил не выходить наружу. За его плечами была видна холеная рожа солдата-водителя, явно недовольная тем, что командир «напустил холоду в кабину». (Вот дружище, тебя бы сейчас простым механиком на стоянку!)

Мы вытащили руки из карманов, изобразили стойку «смирно» и приложили красные от холода руки к головным уборам. Подполковник, своим обычным невозмутимым взглядом, окинул наши скрюченные фигуры. Потом козырнул в ответ на наше приветствие и спросил:

— А вы знаете, товарищи техники, что с нами со всеми будет, если американцы нас в плен захватят?

От такого провокационного вопроса мы сразу перестали дрожать на ледяном ветру. Даже острый на язык Панин молчал, растерянно хлопая глазами. Однако Нечипоренко, словно не ожидая от нас ответа, продолжил:

— Так вот, летчиков сразу же расстреляют, а техникам отрежут воротники на куртках и зашьют карманы.

— Зачем? — разом выдохнули мы.

— А, сами вымрут от холода, как мамонты. Инженера своего не видали?

В гостинице, я первым делом бросился к шкафу в поисках своего нижнего белья. Глядя на себя в зеркало, я не мог отделаться от мысли, что оно не кажется мне таким же уродливым, как раньше. Напротив, очень элегантные, небесно-голубого цвета кальсончики сидели на мне, как влитые.

«Теперь еще поглядим, кто раньше вымерзнет», — думал я, — «мы, или те, кто нас в лагере охранять собирается. Самое главное, никогда с нижняком не расставаться, а уж он то, ни в бою, ни в плену не подведет!». Проведя рукой по гладкой и теплой поверхности материала, я осознал, что в крышку гроба моей беззаботной гражданской жизни вбит последний гвоздь.

* * *

Я подышал на замерзшее стекло, проделав небольшое отверстие. Окно выходило на юг. Значит, если сейчас мысленно провести отсюда прямую линию, то возможно, ее конец упрется прямо в порог моего подъезда в Риге. Почему-то именно по выходным, мысли о доме приходят чаще всего. Может быть от безделья?

Алик, Юра и я лежали на кроватях, разморенные обильным ужином. В соседней комнате шумно отмечали какое-то событие. Хлопнула дверь — это вернулся из наряда Крохоборцев. Увидев стол, заваленный объедками и грязными тарелками, Сергей брезгливо поморщился:

— Что за свиньи! Пожрали, так неужели трудно убрать за собой? Кто это будет делать?

— У нас авиационный закон уборки со стола, — лениво откликнулся со своей койки Гусько.

— Это как? — не понял Кроха.

— Как, как, — передразнил товарища Алик. — Вот, к примеру, кто убирает по морскому закону? Тот, кто самый последний.

— В пехоте — тот, кто самый молодой, — продолжил мысль я.

— А в авиации — тот, кому мешает! — подвел итог Гусь и зевнул.