Рожденные ползать

— Вы фильм «17 мгновений весны» смотрели? — начал развивать свою мысль Сергей. — Помните, почему Мюллер впервые начал подозревать Штирлица? Все вокруг говорят: война проиграна, наши генералы — дерьмо, фюрер — идиот и неврастеник, а Штирлиц, отвечает, что мол, не все потеряно. Наша армия еще сильна и полководческий гений фюрера себя обязательно покажет. Так и здесь, если офицер не пьет, не курит, по бабам чужим не таскается и аккуратно пишет конспекты по марксизму-ленинизму (при этом Кроха выразительно посмотрел на Алика, у которого были самые лучшие конспекты), то им должно начать интересоваться КГБ…

— Заткнись идиот! — хором зашипели мы на него. На цыпочках я подошел к двери и прислушался. За дверью было тихо. Я приоткрыл ее и осторожно выглянул в коридор — никого.

— Что-то выпить захотелось, — сказал, не переваривающий спиртного, Юра, когда я вернулся назад в комнату: — Давайте я сбегаю.

— Ладно, это мы как-нибудь организуем, а вот где нам баб взять? — задумчиво почесал затылок примерный семьянин Кроха.

— Руки прочь от моих конспектов! — неожиданно заорал Алик и все удивленно посмотрели на него.

Прошло то время, когда полеты были для меня чем-то особенным, превратившись в рутинную работу. Давно меня уже не контролируют, как во время первого вылета. Во всяком случае, не больше, чем остальных. Давно уже моя техническая форма лоснится от грязи и масла. Обветрилось лицо, огрубели руки, перестали вымываться траурные каемки из-под ногтей.

Эстонская зима, своими, то внезапными снегопадами, то потеплениями и, сопутствующими этому туманами, внесла изменения в график полетов полка. В связи с неустойчивой, зачастую нелетной погодой, большая часть полетов теперь планировалась на дневное время. Часто бывало, вытащишь самолет на ЦЗ, постоишь часика два — три и назад, в укрытие — летать нельзя. Вот, как например, сегодня.

Кроме внешних, со мной произошли и некоторые внутренние изменения. Прежде всего, я возненавидел снег «всеми фибрами души», как сказали бы классики. Легкие безобидные снежинки, летящие с неба, стали вызывать у меня злость или приступ депрессии. При одном их виде у меня начинает ломить спину и отниматься натруженные руки, ибо чистить рулежки приходилось, чуть ли не каждый день. Целые Гималаи сугробов уже возвышались за моими плечами, воздвигнутые обычной деревянной лопатой. Люди, выходящие по своей воле зимой на улицу и катающиеся на лыжах или коньках, вместо того чтобы сидеть и греться в теплом помещении, кажутся мне просто ненормальными.

Все более и более моя жизнь начинает определяться двумя животными инстинктами: есть и спать. Из-за многочасового нахождения на свежем воздухе есть хочется постоянно. Ранние подъемы на полеты и поздние отбои научили меня засыпать мгновенно, в любом месте и в любом положении. Стоило мне только прилечь на чехол на полетах или сесть на скамейку эскадрильского тягача, как я тут же засыпал, склоняя голову на промасленную грудь. Одним словом, классика жанра. Как сказал незабвенный Александр Сергеевич во второй главе «Евгения Онегина»: «Вечно грязный, вечно сонный наш технарь авиационный!». А может быть, это и не из «Евгения Онегина». И даже не из Пушкина. А может быть, этого вообще никто и никогда не говорил. Просто и так понятно.

Я всем весом налег на рычаг водила, поворачивая колеса передней стойки. Самый опасный момент: они должны переехать направляющий рельс створок укрытия под углом близким к прямому. В противном случае колеса могут резко вывернуться, рычаг вырвется из рук и самолет поедет самостоятельно, по одному ему известной траектории.

Уф, пронесло! Слегка подпрыгнув на рельсе, сначала задними, а потом и передними колесами, 20-ка заезжает в укрытие. Я отсоединил буксировочное водило. Ну вот, почти все. Остался последний штрих — закрыть ворота. Зацепляю конец металлического троса за створки, другой за крюк топливозаправщика, выполняющего сегодня функции тягача и, командую бойцу-водителю:

— Пошел!

Бетонные громадины сдвигаются с места и ползут навстречу друг другу. Неожиданно, заправщик дергается и глохнет. Стальная струна провисает, створки останавливаются на полдороги. Водитель вновь запускает двигатель и резко трогает с места. Раздается громкий хлопок и словно огромный бич со свистом опускается на бетонку в полуметре от меня. Удар такой силы, что во все стороны летят искры и бетонная крошка.

Едва я успеваю понять, что произошло, как створки, постояв секунду на месте, начинают, набирая скорость, раскатываться в разные стороны. Сейчас, они похожи на неуправляемый товарный состав без паровоза, который мчится, сметая все на своем пути.

Бац! Это правая половинка ворот с размаху врезается в ограничительный упор и со страшным грохотом останавливается. Бум! Это левая створка, как таран срывает упор и с лязгом съезжает с рельса на землю. Ее верхний край начинает медленно наклоняться в сторону, где на рулежке стоит топливозаправщик.