Рожденные ползать

выше, чем на автомобиле. Поэтому, в авиации, в каждой, даже самой маленькой гайке или болте просверлены отверстия. Сквозь эти отверстия продевается тонкая проволока, два свободных конца которой, затем перекручиваются и протягиваются через головку следующего болта. И так далее, от одного, к другому. Таким образом, крепеж фиксируется один относительно другого и перестает откручиваться. Вот эта самая проволока и называется — «контровкой», а болты, связанные этой проволокой — «законтренными». В это трудно поверить автомобилисту, но на самолете абсолютно все крепежные детали, а их там тысячи — зафиксированы подобным образом.

Вот эта простейшая операция — вдеть проволоку в небольшое отверстие, перекрутить ее и протянуть далее, превращается зимой в сущую муку. Потому что это можно сделать только голыми руками, со всеми вытекающими из этого на морозе последствиями.

Как хорошо, что в жизни все когда-нибудь заканчивается. Не только хорошее, но и плохое. В конце концов, мы осилили и эту муторную работу, вызвали тягач и закатили мой самолет в укрытие. Родина, до этого момента, беспокойно ворочавшаяся в кровати, смогла, наконец, заснуть спокойно. Наше небо — на замке! На надежном, большом, крепком замке. Потому что на страже неусыпно бдят техники 666-го истребительно-бомбардировочного полка.

Почти бегом мы поспешили в гостиницу. Всю дорогу до дома я думал о Бармине. Что случилось, если бы он не пришел? Наверное, ничего. Поматерился бы я, порыдал, да и сам справился — до утра времени много. И все-таки…

Спасибо тебе, Алик! Ты можешь забыть — я никогда! Ты имеешь право не помнить, но только не я. Никогда не забуду этот холодный февральский вечер. Никогда не забуду, что ты для меня сделал. Это было больше, чем помощь. Это была не просто пайка из техстоловой. Этого нельзя выразить словами, но оно есть, оно существует. Это, наверное, то, что подразумевают фронтовики, под словами: «Под одной шинелью спали, из одного котелка ели». Это — особая форма братства, о которой не нужно говорить, потому что она понятна без слов. И пусть пройдет много лет, я всегда буду благодарить тебя Алик. Тебя и судьбу, связывающую с людьми, которые лучше нас. Спасибо вам огромное, обоим!

Грязные и усталые, как черти, мы с Барминым ввалились в гостиницу, мечтая только о том, чтобы помыться и быстрее лечь спать. Однако на нашем пути возникло непредвиденное препятствие. Когда мы поднялись на свой этаж, то увидели в коридоре небольшую группу офицеров, человек пять-шесть. Они громко смеялись, что-то оживленно обсуждая. В середине сборища виднелась голова моего старого знакомого — Адама, возвышающаяся над остальными. Увидев нас, он радостно воскликнул:

— О! Это же мои друзья двухгодичники! — и бросился нам навстречу.

Через минуту нас обступили со всех сторон. Двое из присутствующих были офицерами нашего полка, остальные, видимо, из братского. Гулянюк ласково обнял нас руками за плечи.

— Во, это настоящие мужики! Сразу видно. Не такие трусы, как вы, — обратился Адам к своим товарищам.

От него сильно пахло спиртным, но определить по его внешнему виду, что он выпил, было совершенно невозможно.

— Вам повезло, хлопцы! — на этот раз слова предназначались для нас. — Пошли со мной, хочу вам кое-что показать. Обещаю, останетесь довольны.

Вырваться из стальных клещей Адама, нечего было и думать. В сопровождении весело перемигивающихся друзей последнего, нас препроводили до одной из комнат.

— Тихо, — Гулянюк приложил палец к губам и скомандовал: — Эти двое со мной, остальным оставаться на местах.

Он открыл дверь, и мы оказались в маленьком предбаннике перед двумя входными дверями.

— Что, двухгодичнички, — заговорщицки зашептал он нам на ухо. — Бабу хотите?

Не ожидая от его предложения ничего хорошего и, в то же время, зная, как опасно спорить с пьяным Адамом, я осторожно отозвался:

— Какие бабы? Устали, как собаки. Время — двенадцатый час. Нам поспать бы.

— Ну, а я вам что предлагаю? — еще сильнее развеселился Гулянюк. — Сейчас поспите! — и с этими словами толкнул одну из дверей.

Комната, в которой ярко горел свет, была точной копией той, где проживал я, только ее зеркальным отражением. Обстановка также не поражала особой роскошью. На столе стояли два граненых стакана, открытые банки с консервами, лежала большая, разрезанная надвое луковица. По центру располагались несколько бутылок пива и еще одна, заполненная какой-то мутноватой жидкостью. В ней я без труда опознал разбавленный водой спирт.

Однако не это заставило нас с Аликом замереть в дверях, как парализованных. На одной из кроватей, поверх одеяла, лежала молодая девушка — та самая рыжеволосая Адамова подруга, которую однажды я уже видел.