Рожденные в огне

И тут до Ландсбергиса дошло наконец, как его подставили. Это не русские воевали с ним. Точнее, русские, но не только они. Все намного страшнее. На Урале затевается заговор, который уже внес раскол в семью цивилизованных народов. Наверняка они и поставили дикарям оружие. А значит…

Что значит, додумать он не успел. Контр-адмирал Лурье наконец отвлекся от дел, чтобы обратить внимание на пленных. Взгляд его безразлично скользнул по их лицам, зацепился за что-то, вернулся, и глаза блеснули узнаванием.

– Этого – в карцер, – голос француза был вроде бы спокоен, но где-то в глубине его мерцало торжество. – И глаз не спускать. По дороге можете уронить его, но пару раз, не больше. До Урала он должен долететь живым и не сильно помятым. А там… Там мы с тобой пообщаемся.

Планета Урал. Через четыре дня

Капитана третьего ранга Кольма хоронили на рассвете, в закрытом гробу. Уж больно изувечено было тело, его и опознали-то лишь по нагрудной пластинке из вольфрама, погнувшейся, но не расплавившейся. Ничего удивительного – для этого идентификаторы, в том числе, и делали.

Было солнечно, однако осень уже медленно и неотвратимо вступала в свои права. Трава еще зеленела, но лужи по ночам уже подергивались ледком. Все это создавало какую-то очень светлую, чуть сюрреалистичную картину. День обещал быть красивым. Семену бы понравилось…

Место тоже было красивое. На краю обрыва, под которым на стометровой глубине несла свои воды река, могучая, но с такой высоты не столь уж и впечатляющая. Могилу не копали – выжигали дезинтегратором в темно-красном граните. Не совсем по канонам, но Кольму всегда нравилось это место.

Людей собралось немного – в основном родственники и сослуживцы. Но последних было совсем мало – кто-то ушел на авианосце в рейд, кто-то наглухо застрял на своих базах. После рейда конфедератов война как-то резко перестала казаться злом обыденным и привычным. Все же предательство сюзерена вассалу, даже самому вздорному, крайне неприятно и вызывает желание отплатить той же монетой. Пожалуй, столь ожесточенной боевой подготовки не велось даже после недавнего нашествия нигерийцев.

Татьяна стояла, чуть прислонившись к стволу уральской сосны – дерева местного, но на земных собратьев очень похожего. Чуть прикрыв глаза, она наблюдала за собравшимися. Хоть какой-то способ себя отвлечь. На душе было пусто…

Вон стоят дядя и тетя Хелен. Их сюда вроде бы приходить никто не обязывал, но вот пришли. Очень похоже, к ее мужу они относились неоднозначно, но совсем не безразлично. Рядом с ними несколько человек из тех, кто служил вместе с Семеном и шел с ним в ту, последнюю атаку. Те, кто дрался с ним плечом к плечу, и те, кого он спас. Еще дальше семья Хепбёрн. Одори вытирает глаза… Да, Татьяна с ней говорила. Девчонка и впрямь была влюблена в Семена без памяти. Наверное, потому и отошла без боя – не хотела портить ему жизнь. Татьяне тогда ее стало искренне жаль, но отказаться от Семена было выше ее сил. И что теперь? Вчера они вдвоем сидели чуть ли не до полуночи. Просто сидели – и все. И понимали друг друга без слов.

А Семен… Он не говорил, но Татьяна знала – ему всегда хотелось уйти ярко, за штурвалом. Он ведь так и остался пилотом до мозга костей. И, можно не сомневаться, так и лез бы до конца в самое пекло. Для него это было естественно, как жить, и грань, отделяющая пилота от смерти, тонка, как волос. Только почему так хочется выть?..

От воспоминаний ее отвлекла Ирина, тронувшая молодую вдову за рукав. Татьяна повернулась, увидела усталое, осунувшееся лицо. Николаева ведь не дома сидела эти дни – у нее эскадра, работы выше крыши. Могла и вовсе не приходить – с Кольмом она никогда в друзьях не ходила. Так, знакомство, не более, в основном через Татьяну, ну и, конечно, как порученца Александрова его знала, не более. Но, и Татьяна это знала точно, она винит себя в том, что поддержала пилота, когда он ломился через комиссию медиков. Чего ей стоило запретить ему этот полет?

Не могла она ему запретить, это Татьяна знала точно. Для таких, как ее муж, сидеть в кресле, когда товарищи идут в атаку, хуже смерти. Он бы себя уважать перестал. И она не винила Николаеву. В конце концов, это был его выбор.

Маячившая позади Ирины Камова выглядела как обычно – чуть отрешенной и в то же время сосредоточенной. Незаметно было, переживает ли она. Да переживает, конечно, просто у нее другой характер, и эмоции она предпочитает сдерживать. Тем не менее заговорила именно она.

– Пойдем, Тань, помянем.

Чуть в стороне, на столах, по русскому обычаю лежала немудреная закуска, стояли бутылки… Татьяна покачала головой:

– Нет. Извините.

– Почему?

– Мне это сейчас противопоказано.

– Вот как? – Николаева скользнула быстрым, цепким взглядом по ее фигуре. – И…

– Еще никто не знает. Лучше, если и не узнают. Послезавтра я вылетаю на Нигерию, а там уж видно будет. Но вначале нужно успокоиться, а это проще сделать, когда работы много, и она подальше отсюда.

– Ну, смотри, – кивнула Николаева. – Если что…

– Не волнуйся, все будет нормально. Жизнь продолжается.