Рожденный на селедке (СИ)

- Как сказать, миледи. Циклопиков люблю, как пахнет она без духов, голос её хриплый, когда она… кхм… силы теряет в постели. Увольте, миледи. Негоже вашим ушкам это слышать, а мой язык не привык к ядреному и клятому рыцарскому пафосу.

- Циклопиков? – удивилась Софи. Я мрачно кивнул.

- Циклопиков, миледи. Пухлых, розовощеких, сладких полифемов, вываливающихся из лифа, когда я в нетерпенье пытаюсь расшнуровать клятый корсет. Так и смотрят своими глазюками, заставляя нутро гореть от желанья, - сдался я и, выпалив речь скороговоркой, замолк. Софи какое-то время просидела молча, а потом, поднявшись, отошла в сторонку, сломленная моим напором.

- Циклопики, - прошептала она, поджав губы и смотря на свои, еле видимые бугорки под платьем. – Циклопики.

- Verpiss dich (Охуенно – нем.)! – прокаркал Михаэль, высрав эти слова из своего рта. Я вздохнул и поднялся на ноги.

- Идем. И так много потеряли за болтовней праздной. Куда нам, Михаэль?

- Туда, - коротко ответил германец и, поковырявшись в носу, выудил на свет замечательную козявку, которую моментально отправил в рот. – Колдовство там.

- С чего такая уверенность?

- Ведьмова тропа, - хмыкнул он, указав слюнявым пальцем на обочину тропинки, по краям которой росли ядовитые мухоморы. – Верно дело, малый.

- Ну раз верное, то вперед, - сказал я и, двинулся следом за Михаэлем. Софи, необычайно кроткая и тихая, неслышно пошла за мной, все еще рассуждая себе под нос о циклопиках Беатрис. А я думал о Джессике, да о сиятельном графе, который ждал своей судьбы в застенках королевской темницы.

* * *

Джессика частенько приходила ко мне хмурой, если в праздники в нашей деревне устраивали ярмарку и шутовские забавы. Она огрызалась на любую мою, даже невинную шутку. Могла порой и палкой приложить и колкость о Джулиусе сгоряча бросить, но однажды я её все-таки разговорил.

- Девушки смеются, что у меня нет грудей, - сказала она, надув губу и внимательно смотря за моей реакцией. Я сдержал желание рассмеяться и тихо вздохнул, раздумывая над ответом. Видимо, ей это понравилось, и она нехотя добавила. – Вдруг и ты будешь смеяться, а потом найдешь себе бабу с огромными, как гора, грудями.

- И что мне с ними делать? – съязвил я, играя прядью волос Джессики. – Если она на меня залезет, то задушит. Тут и гадать не надо.

- Задушит?

- Ага. Поднимет их резко вверх, а потом отпустит. Они же тяжелые. Тяжелее кулака будут. А пока я буду слюни пускать и хрипеть, она меня задушит. Да и маленькие мне нравятся больше.

- Врешь, - робко улыбнулась она, пихнув меня в спину, но я покачал головой.

- А вот и нет. Маленькие - красивые, аккуратненькие, а огромные, как груши. Мягкие и качаются. Так и кажется, что из них сок польется.

- Над моими смеются, - сказала Джессика, прижав ладони к своим припухлостям.

- Завидуют.

- Завидуют? – удивилась она.

- Вестимо, - сказал я. – Завидуют, что тебе их держать не надо, когда ты милуешься со мной. И в старости они у тебя такими же и будут, а их у колен будут болтаться. Как у бабушки. И сосцы у них будут грязно-коричневыми, как у ведьм. Вот и обижают тебя, красавица. Зависть бабская хуже мужской. Мужик если завидует, то влупит в лоб и легчает ему. А баба что? Так и будет ядом сочиться, пока не помрет или мужа не задушит грудями своими, вокруг шеи обмотав их.

- Спасибо, Матье, - порозовела Джессика, а я лишь вздохнул и, обняв её, чмокнул в макушку.

- Рыцарь никогда свою даму в обиду не даст. Завтра я у бабушки селедку стащу, чуть на солнце полежит, а потом будем ей в дев тех кидаться. Там и узнают, как обижать тебя, свиноблядские блудницы.

Часть шестая.

Явление шестое. О блядских стишках, коварстве и омерзительнейшей трахомудии.

Ведьмова тропа, как назвал её Михаэль, уверенно вела нас вперед, причудливо петляя меж зыбучих топей, выглядящих, как милые и симпатичные полянки с цветочками и ягодами, древних прудов, которые помнили еще язычников, шлявшихся по этим лесам, и глубоким оврагам, на дне которых белели кости, слабо похожие на кости животных. Но господин кастелян не соврал, когда отрядил с нами Михаэля, першего вперед словно дикий слон, о котором мне рассказывала бабушка, описывая это чудовище, у которого Джулиус длиннее нашей речушки, а второй Джулиус болтается меж острейших клыков, загнутых, как кривые сабли мавров. Джулиуса Михаэля я тоже видел и был склонен согласиться со своим сравнением со слоном полностью. Удивляло только одно, как еще Джулиус германца не восстал против хозяина и не задушил его ночью. Но сейчас стоило сконцетрироваться не на Джулиусах, а на троллях, к которым нас вел Михаэль, словно величественный архангел, находящий дорогу сквозь ядовитые травы и диких зверей. И пусть его губы выплевывали и коверкали слова, как анальная дыра во время запора, я был благодарен ему за помощь.

- Там, - коротко сказал он, остановившись и указывая вперед рукой. В лесу стремительно потемнело, а там, куда он указывал, виднелись всполохи костра, бросавшего на деревья и черные скалы причудливый оранжевый свет.