Рожденный ползать, освободите взлетную полосу

Во сне я скрежетал зубами и хрипел: "ДОВОРОТ!" Правая моя нога что есть силы давила на педаль. Так сильно, что спихнула с кровати жену. Проснувшись от удара об пол, та обиделась не на шутку. Схватила первое, что попалось под руку, как оказалось подарочный талмуд формата А4 листов на 400, и со всей силы врезала по… э-э-э… парашюту. А башкой в стену я уже ткнулся сам, по инерции.

PS «Ил-2 Штурмовик Забытые сражения» был куплен неделю назад.

PPS На GeForce-4, все описанное выше выглядит как художественный фильм.

PPPS Указанный аэродром был сделан в генераторе миссий соседом. Напихал эрликонов, сволочь!

***

РАЗГОВОР, КОТОРОГО НЕ БЫЛО

– Ну, здравствуй, старый товарищ.

Молчание.

Он положил руку на борт. Знакомое ощущение чуть шероховатой краски, теплый металл подрагивает от далекого гудения турбин.

– Сегодня вторник, – подумал он, – летный день, как и раньше.

– Ты слышишь меня? Я пришел.

Молчание.

Может, он ошибся? Прошло много времени, его могли заменить…. Он пригляделся, и дыхание перехватило от мгновенного и острого чувства узнавания. Оказывается, он не забыл, просто воспоминание лежало в дальнем уголке памяти, а теперь он смотрел и узнавал. Вмятины, царапины, маленький потек краски на камуфляжном пятне, заплата, как раз в том месте, где прошла его пуля. Странные слова: «его пуля».

Заныла нога. Он прислонился лбом к металлу, не замечая боли. И тут же пришел ответ.

– Это ты.… Прости, я задумался.

– О чем?

– Обо всем. И ни о чем. Ты давно не приходил…

– Теперь я живу в городе. Там, к северу. Мы с тобой летали над ним много раз, помнишь?

– Помню. Это недалеко.

– Для тебя – недалеко. Для меня теперь – полдня дороги.

– Как ты живешь?

– Живу.… Знаешь, я скучал.

– О чем? Обо мне?

– О тебе. И о небе.

– Ты летаешь?

– Нет, теперь нет. Ты не поверишь, теперь я боюсь летать!

– Ты? Боишься?

– Да… Дочь купила путевку на юг и билет на самолет. В полете мне стало плохо с сердцем. Я не могу – в салоне. Обратно ехал поездом. Такие дела…

– Ты всегда любил все делать сам.

– Да, любил. Наверное, поэтому я был плохим командиром.

– Не знаю. Ты был хорошим летчиком, это точно.

Он усмехнулся.

– Ты говоришь, как моя дочь. Только она еще добавляет: «А вот дед из тебя плохой!». Балую я внуков.… Но деду и положено баловать!

– У тебя уже внуки.… А как живет твой сын? Ведь у тебя был сын, я помню, ты часто приводил его на аэродром.

– Он погиб.

– Прости, я не знал.

– Он был летчик, летал на штурмовике, а погиб в Чечне. Однажды пилотов вызвал командир эскадрильи и сказал, что в горах попал в засаду взвод, мальчишки, пехотинцы, и такой же лейтенант, ну, может, чуть постарше. Заблудились и попали в засаду. Зимой там бывают сильные туманы, погода была на пределе, солнце уже заходило, лететь, в общем, было нельзя, но командир сказал, что решать им. Сын вызвался лететь. Они полетели, мой был ведущим. В общем, он врезался в гору. Зимой там бывают сильные туманы, и он не успел отвернуть, не увидел гору. Впрочем, о туманах я уже говорил. Самолет нашли только через неделю. Он лежал в кабине…

– Вот если бы мы с тобой…

– Нет. Мы ничего бы не смогли. Дневной штурмовик там вообще ничего бы не смог сделать, а Су двадцать четвертых там не было. И вообще, это не наша война. Мы свое отвоевали. Две командировки в Афган.… Хватит и человеку и самолету.

– Что ж… Может, ты прав. А взвод?

– Что – взвод?

– Тех солдат спасли?

– Не знаю.… Кажется – да, спасли, ведомый все-таки долетел, успел долететь. Да, спасли.… Не всех. А потом умерла моя жена. Врачи сказали – сердце, но я думаю – от горя. У нее никогда не болело сердце. Знаешь, она всегда боялась, сначала за меня, а потом когда сын окончил училище, за него. За него – даже больше. Она всегда скрывала, но я видел, как она боится. Когда я сказал ей про сына, она сначала не поняла. А потом, когда поняла, на ее лице появилось странное выражение, облегчения, что ли. Огромного, опустошающего облегчения. От этой пустоты в душе она и умерла, не смогла жить…

– А ты? Как твоя нога? Тебе тогда досталось в Панджшере…

– Да.… После ранения кровь залила кабину, и я все боялся, что она что-нибудь замкнет, и мы не долетим, а потом в госпитале заболел еще и желтухой. Но я вернулся. Я обязан был к тебе вернуться и вернулся. Если бы не ты, я остался бы лежать в том ущелье. Знаешь, иногда мне кажется, что афганский песок до сих пор хрустит на зубах. И еще помню небо. Серое небо, серый песок, камни, серые дома, нелепо одетые люди в широких штанах и обуви из покрышек, тусклые огоньки выстрелов, пожары, трупы. Странно, что там могло гореть? Кругом сухая глина и камни. Разве что люди…

– Не стоило тебе ездить в тот кишлак.

– Нет, я должен был увидеть.

– Ну, и что ты увидел? Была война, по нам тоже стреляли, и довольно метко, надо сказать.

Он провел рукой по фюзеляжу.

– Да… Я помню.… Вот вмятина… и вот.… А здесь, где заплата, была пробоина. Кажется, это из ДШК. Я боялся за тебя.

– Я – штурмовик. Меня трудно убить.

– А ты? Как ты? За тобой хорошо ухаживают?

Смешок. Как будто треск помех в эфире.