Рожденный править

Совсем недавно убранные пристани заполнились шумным людом. После длительного дня все спешили как можно скорее попасть домой. Разгружая битком набитые рыбой старые деревянные лодчонки, местные, казалось, и вовсе не задумывались о том, что делают. Затеряться в такой суматохе очень легко – идеальное время для карманников, простор для нарушителей закона. Однако, от чего-то Лео медлил. Уж как несколько часов кряду он то уходил, то вновь возвращался в своё маленькое укрытие, где, по его мнению, удобнее всего можно было наблюдать за меняющейся вокруг обстановкой. Всё казалось ему таким пугающим и полным ужасов, будто сделай он хоть шаг и тьма тут же поглотит его, не оставив ни кусочка.

Караульщик на вышке обернулся, внезапно заметив лёгкое шебуршание в глубине одного из переулков. Волосы у юноши встали дыбом. Его охватил леденящий сердцу ужас, голос пресёкся, крик умер на губах. Наблюдатель сделал шаг вперёд. Лео попятился. В тени домов проще затеряться, но солнце ещё недостаточно село для полной темноты. Никогда ещё он так не боялся за собственную жизнь, будто бы одного взгляда достаточно, чтобы раскрыть его секрет.

Но Лео не виноват, что родился таким. Была бы возможность, он сразу же избавился о этого чертова дара. Почему люди должны презирать его? Почему он всю свою жизнь должен скрываться и прятаться в трущобах, если хочет творить и прогреметь на весь мир, как лучший музыкант? "Так мы искупаем свою вину" – говорила ему матушка, но Лео не желал слушать. Он ненавидел себя, ненавидел этот мир за то, что сделал его таким. Потому в итоге и сбежал из дома, наплевав на все предостережения. Лео полагал, что поступает правильно, делает тем самым лучше для себя, идя навстречу своей мечте. Но все обернулось иначе.

Последние несколько месяцев выдались наиболее тяжкими. Юноша прозябал в бедности, если ещё даже не за её чертой, побираясь на улочках в поисках чего съестного, прося подати. Иногда, когда удавалось наскрести пару тройку медных или серебряных монет, Лео шёл в ближайшую таверну, где либо сразу пропивал все своё состояние, либо подсаживался за столик к таким же скитальцам, как и он. Те в свою очередь всегда кормили его, если не едой, то новыми историями о дальних странствиях: новых приморских городах, глубоких расщелинах с богатыми тайниками полными золота или кровожадных народах, потерявших всякую человечность. Не все из них были правдой. Дар не позволял юноше обманывать себя, однако он все равно слушал их с упоением, изредка поглядывая на пустующую сцену для забегающих день ото дня артистов. Некоторые частенько, останавливаясь в городе по несколько дней, оставляли свои инструменты прямо в таверне, не опасаясь за их безопасность. В эти редкие дни Лео удавалось немного испытать себя, подзаработав и показать всем на что он способен. Играл он, конечно, паршиво, но для таких заведений и это могло сойти за музыку. Денег на свой инструмент у него не было, поэтому и тренироваться он не мог, лишь слушать

Так, однажды, плывя кораблём из порта Мелы до ближайших островов, Лео, прогуливаясь по палубе, по счастливой случайности познакомился с одним уже довольно пожилым человеком, практиковавшим игру на виоле. Инструмент, как ещё тогда отметил юноша, был выполнен из прочной тёмной древесины хорошего качества, а резьба на завитке была просто искусной и напоминала по своим очертаниям голову женщины, возможно одной из богинь. Также узор присутствовал и по всему периметру грифа, продолжаясь на струнодержателе. Струны же были натянуты немного не аккуратно, лады со временем тоже чуть-чуть подстерлись, но все равно были хорошо видны. "Да это же самое настоящее сокровище!" – подумал Лео, издалека наблюдая за этой картиной и выискивая смычок. Ведь он просто обязан был быть. На подобном инструменте по-другому и не сыграешь – он слишком большой.

Старец поднял глаза, сощурившись от яркого света, и улыбнулся. Взгляд его был затуманен. Он ничего не выражал: ни счастья, ни грусти, ни безмерной тоски, ни злости, словно и вовсе мертвый. Он сидел у самого края палубы прямо на мокром от брызг полу. Одежды его были изорваны и весели, как простые тряпки, на его исхудавшем теле, ноги босы, волос и того почти не было. Руки его были костлявыми и все в мозолях, на лбу проступали морщины. Никто из пассажиров не замечал его. Все были заняты собственными делами: кто-то прогуливался по палубе, смотря целыми днями на неменяющееся море – в основном это занятие было присуще молодым дамам – матросы перетаскивали бочки в трюмы, мужчины играли на деньги в карты, торговцы, везшие шёлк, старались завербовать как можно больше клиентов, дети играли и носились. Среди всего этого шума старик просто терялся, он не был частью этого мира, а мир в ответ не признавал и его.