Рождественская надежда

Отведя его на диван, я отправила Мириам за одеялами. Как будто в замедленной съемке она бросилась в темноту комнаты, а через мгновение вернулась с одеялом и укрыла плечи Мэтью. Она не промолвила ни слова, в глазах у нее стояли слезы. Включив лампу, Мириам помогла снять кроссовки с носками и укутать ноги в одеяло, а после опустилась в кресло. А я сидела рядом с ним и, еще не до конца понимая, что происходит, касалась его щеки, словно желая убедиться, что все это по-настоящему.

– Каждый день я видела твое лицо, – говорила я, и слова застревали у меня в горле. – Каждый божий день я молилась и просила о твоем возвращении.

У меня перехватило дыхание, и голос превратился в невнятный писк.

– Мой сын, мой мальчик…

Я обняла его за шею, и мы разрыдались в объятиях друг друга. Невозможно описать, как сильно я скучала по сыну, по звуку его голоса. В голове крутились какие-то слова, но я не могла сложить из них фраз. Я только повторяла снова и снова: «Я люблю тебя». Спустя столько лет скитаний мой сын снова был дома.

* * *

Когда шок первых минут начал спадать, Мэтью затрясло, и я сжала его руки в своих, чтобы согреть. Мириам принесла горячий кофе; взяв чашку, он расплескал его и очень смутился. Пробежав пальцами по волосам, он закрыл лицо трясущимися руками.

– Мириам, над плитой стоит бутылка вина. Принесешь ее, отпразднуем?

– То, с которым ты готовишь? Ты хочешь…

– Над плитой, – прервала ее я, – будь так добра.

Вернувшись с бутылкой и наполнив бокал для Мэта, Мириам взглянула на вино, а затем на меня. На всех не хватало. Она капнула на донышко моего бокала.

Не поднимая головы, Мэтью сидел с пустым бокалом на коленях.

– Меня не было семь лет, что я могу тебе дать, мам, – всхлипнул он.

Я склонилась над ним и заключила в объятия. Коснувшись его щеки и посмотрев в лицо, я увидела те самые карие глаза, что не выходили из моей головы все семь лет.

– Ты пошел в отца. Ты очень похож на него.

– Я совсем не похож на него, – покачал он головой, – и я уже не тот, каким ты меня помнишь.

Впервые ему стало по-настоящему горько за своего отца, и горячие слезы полились по рукам, омывая душу за годы бегства и бесчестия.

– Прости меня, мама, – произнес он надломленным голосом. – Я ранил вас с папой. Надеялся, что в другом месте мне будет лучше, но мне всегда было только хуже.

Мириам не раз порывалась уйти, но я ее останавливала. Секретов у меня нет.

Узнав про Карлу, я сразу же позвонила Далтону и Хедди. Далтон спал, и мне даже пришлось заорать в трубку, чтобы донести до него информацию. Я не стала рассказывать им все, только сообщила, что молодой человек, который нашел Карлу, пришел ко мне домой, и они тотчас поехали к ней в больницу.

Как выяснилось, последние два года Мэтью жил всего в часе езды к северу отсюда.

– Ты был так близко, – повторяла я снова и снова, – так близко.

И, когда он рассказал, что переехал сюда три недели назад ради работы в универмаге Уилсона, я просто схватилась за голову.

– Если честно, я подумал, что это вы мисс Глори, когда вы приходили тогда в магазин, – сказал Мэтью, обращаясь к Мириам.

– Ну, ты даешь! – расхохоталась она, запрокинув голову. – Единственная мисс Глори здесь – это твоя мать.

Он смущенно взглянул на меня. Нам столько всего предстояло обсудить.

– Тебя звали Чез, так ведь? – спросила Мириам.

– Чез, – посмотрел он на меня. – Все звали меня Чез.

– Второе имя твоего отца?

Он кивнул.

– Чез Макконнел.

Моя девичья фамилия. Даже в годы скитаний Мэтью умудрился сохранить при себе частичку семьи. Он не смог забыть все.

Почти перед рассветом я показала Мэтью комнату Эрин. Глядя на него, можно было подумать, что он проспит неделю. Да я и сама, казалось, проспала бы не меньше.

– Обычно здесь спит наша соседка, – сказала я, закидывая в шкаф разбросанные вещи, – но она только что родила ребенка и сейчас с мамой.

Опустив шторы, я поцеловала сына в щеку.

– Наконец-то наступило Рождество, – прошептала я, взяв его за руку.

Впервые он стоял передо мной при свете, я увидела плечи, руки, грудь. Уже не тот худощавый мальчик, каким я его помнила. Лицо утратило детскую округлость, заострились скулы, появилась щетина. Это было лицо мужчины. На меня смотрели глаза его отца, но в них не было света, и это разрывало мне сердце.

– Столько раз, – сказал он, в нерешительности потирая подбородок и оглядываясь по сторонам, – я хотел вернуться домой… И не мог.

Мэтью опустил глаза и пошаркал ногами.

– Я столько всего наделал…

Его глаза заблестели.

– Я просто не мог вернуться, не мог так поступить с тобой.

– Ты всегда мог вернуться, – сказала я, взяв его за руки, – что бы ты ни сделал.

– Нет, – покачал он головой. – Не мог.

Стыд – тот еще задира. Вьется за тобой хвостом, тычет в плечо время от времени, а потом – бац! – и ударит в нос. За семь лет Мэтью вытерпел немало таких ударов.

– Ты всегда будешь моим сыном, – коснулась я его щеки, – ничто не сможет этого изменить.

Мы присели на краешек кровати.