Рождественская ночь. Рассказы и стихи для детей

– Искала уж, касатик, сбилась искамши… да нету-ти!.. Что мне теперь делать-то?

– Без билета нельзя! Оставаться придётся!..

– Ну ничего, в городе веселее, – пошутил кто-то, но сейчас же, поняв всю непристойность шутки, юркнул в толпу и скрылся.

– Ох, горе моё лютое!.. Умрёт он теперь… умрёт! – рыдала баба.

– Кто умрёт?

– Сыночек мой, сыночек, болезные!

– Отчего умрёт?.. Болен он разве?

– Дюжо [очень] болен… дюжо… Грамотку получила… Без надеждушки болен… И деньги-то я у чужих людей заняла, хоть последние-то минуточки захвачу, думала… увижу его… А што теперь мне?

И она в отчаянии упала лицом на холодные камни.

– Экая беда! – пожалел кто-то из толпы.

– Внимательней надо быть… не так, – посоветовал солидный господин в енотовой шубе.

– Жалко бедную, жалко! – покачал головою купец и отошёл в сторону.

– А ты далеко едешь, бабушка? – вдруг обратился к лежавшей старухе Петя.

Он всё время стоял сосредоточенный и несколько бледный. Его, видимо, взволновало горе старухи. Он и теперь говорил не совсем твёрдым голосом.

– Далеко ли едешь? – повторил он снова, толкнув старуху, которая ничего не ответила на его первый вопрос.

– До Н-ой станции, кормилец! – произнесла она, не подымая головы. – До Н-ой станции…

– Далеко это?

– Далеко, далеко…

Рыдания душили её.

Петя посмотрел на меня.

Я понял его взгляд. Мне и самому было глубоко жаль бедной старухи…

– Далеко ведь, – шёпотом произнёс я, желая помочь и в то же время чувствуя, что дать надо много, пожалуй… всё!

– Сын умирает… Неужели, Саша, тебе…

Я вспыхнул и поспешно ответил приятелю:

– Нисколько…

– Тогда…

Он не кончил и бросился бегом в вокзал. Я последовал за ним и догнал его уже у кассы. Все деньги были у него.

– Что стоит до Н-ой станции? – дрожащим голосом промолвил Петя, подходя к оконцу кассы.

– Которого класса?

– Третьего!

– Пять рублей сорок!

Петя молчал с секунду, видимо ещё колеблясь.

– Дайте! – произнёс он громче обыкновенного и подал кассиру две трёхрублёвые бумажки – всё наше богатство!

Через минуту мы были уже около старухи, которую подымал жандарм.

– Бабушка, бабушка, возьми вот! – сказал Петя, подавая ей билет.

– Касатик ненаглядный! Да где же ты нашёл? – воскликнула старуха.

– У дверей нашли!..

– Милые вы мои!.. Дай вам Бог…

Она быстро упала на колени и поклонилась нам в землю.

Петя побежал от неё с такой поспешностью, будто он спасался от погони.

Я бросился за ним.

Когда мы уже сбегали с крылечка вокзала, раздался второй звонок.

Едва переводя дух, уставшие, остановились мы посреди улицы и молча взглянули друг на друга.

Я не знаю, что в эту минуту чувствовал Петя, но мне было как-то особенно хорошо, так хорошо, как никогда ещё я не чувствовал себя… именно в эту минуту…

– Домой? – спросил я тихо Петю.

– Куда же? – отвечал он вопросом.

И мы пошли домой…

Почти всю дорогу мы молчали. Только подходя к дому, Петя обратился ко мне:

– Тебе не жаль?

Я ничего не отвечал.

– Нельзя было, Саша… ведь сын умирает, а мы… Как она рыдала!.. Обойдёмся и без ёлки один год! Я рад… ей-богу, рад!

Я и сам был рад. Мне было жалко, что мы остались без ёлки, но в то же время чувствовалось, что дело сделано хорошее, что иначе и не следовало… Я сердцем сознавал, что, поступи иначе, может быть, воспоминание о рыдающей старухе отравило бы всё наше веселье…

Мы остались без ёлки – и всё-таки нам было весело…

При виде нарядной ёлки у купца мне стало невольно грустно от мысли, что вот и у нас могла бы быть такая же… Но только на одну минуту смутилось моё сердце, полное счастья.

Это было то внутреннее, глубокое счастье, которое испытываешь только тогда, когда чувствуешь себя виновником чужой радости, когда сознаёшь, что хотя чуточку людского горя, да убавил, что чрез тебя хотя одною слезою меньше стало в мире!.. Года пройдут, и не забудешь этих минут… Счастье, счастье!.. Есть одно только счастье, друзья мои! Наше счастье – в счастии других. Счастлив тот, кто разливает вокруг себя радость, свет: облегчает горе, осушает слёзы! И нет тяжелее муки, как сознание, что чрез тебя плачет кто-нибудь в мире. Скоро ли, долго ли, но эти слёзы отравят всю твою радость, всё твоё шумное, блестящее веселье – мнимое, ошибочное счастье жизни!

Валентина Евстафиева

Ваня

Уткнувшись своим хорошеньким розовым личиком в подушку дивана, Милочка горько плакала. Судьба так жестоко и неожиданно послала ей первое тяжёлое разочарование. Она с таким нетерпением ожидала того дня, когда ей исполнится шестнадцать лет, когда она из девочки превратится во взрослую барышню, наденет длинное кисейное, «в мушки», платье и поедет на свой первый бал. Она так мечтала об этом платье. И вдруг… мать объявила ей сегодня, что платья не будет и что о бале и думать нечего, что средств на это нет.