Рождественский пирог

Боже… Ну, все. Теперь я разревелась по-настоящему.

— Том, спасибо тебе!

Он вывел меня из комнаты, ворча под нос, что завсегда все бабы плаксивые. Я шутливо пихнула его в бок, и он улыбнулся. Дети сидели в своих кроватях, на столике горела свеча.

— А что ты плачешь? — спросила Ева, поглаживая мою руку.

— А то, что кроху повидала, а женщины завсегда от этого плачут, — хмыкнул Том.

Я рассмеялась и пожелала детям спокойной ночи. От них пахло детством: графитом, леденцами и яблоками. Я обняла их и прижимала к себе, пока Тоби не пожаловался сварливо, что в нем весь воздух вышел. Я пообещала, что утром первым делом навещу с ними жеребенка Джики.

Том стоял, подпирая дверь и зевая во весь рот.

— Иди спать, — прошептала я. — Я впущу Патрика.

— Спасибо, и вправду пойду. Устал я чего-то. Я тама застелил в гостиной на диване и на кушетке, но она не шибко мягкая, так что пусть на ней Патрик спит.

— Спасибо. И еще раз поздравляю тебя, Том. Спокойной ночи.

Он поцеловал меня в щеку и снова широко зевнул. Я побрела вниз, по дороге заглянув в ванную, где едва не сломала палец на ноге, споткнувшись в кромешной тьме о порог. Единственным источником света была луна, висевшая в окне. Холодный серебристый свет заливал комнату, и я умылась, разглядывая в зеркале свое темное отражение. Вот уж кто вылитый призрак. Даже в темноте было видно, какое у меня изможденное лицо. Волосы торчком, глаза припухли от слез, губы потрескались. Я нащупала на полке несколько тюбиков, взяла один, вгляделась в название. Крем… Сойдет. Я щедро намазала физиономию.

После чего на цыпочках я спустилась на первый этаж, от души надеясь, что не упаду и не перебужу всех обитателей фермы. Не хватало еще сломать ногу, чтобы Патрик вколол мне конское обезболивающее. Благополучно добравшись до гостиной, я отыскала в темноте кушетку и ощупала ее. Том прав, жуткое сооружение. На такой сладкие сны вряд ли приснятся.

Я зажгла свечу и, прикрывая пламя, прошла на кухню. Там было уютно и тепло, и я решила вымыть посуду, пока жду Патрика. Протирая стол, я с трудом могла поверить, что несколько часов назад Димелза родила на нем дочь. И как бы страшно нам ни было, наверное, рожать тут намного приятнее, чем в ужасной, как выражается Одесса, больнице.

Тут все знакомое, родное. Пахнет свежим хлебом, кофе и супом, а не вонючим антисептиком. Но с другой стороны, а вдруг кровь пойдет? Тогда врачи в белых халатах со стетоскопами на шеях окажутся очень кстати. Я уже не говорю о современных лекарствах. Представляете, каково было Димелзе?

Слава богу, что у нас есть Одесса.

Прибравшись, я стала разглядывать детские рисунки, приколотые к стене. В некоторых явно угадывалась рука Джокасты. Наверное, это она занимается с детьми.

От крема лицо было липкое и почему-то чесалось. Я рассеянно поскребла щеку. Надо бы чайник поставить. Патрик наверняка замерзнет и захочет выпить чаю.

Я глянула в окно на заснеженное поле. Джики… Где лежит сейчас его хрупкое тельце? У меня не хватит духа спросить у Патрика, куда он его дел. Где-то там торфяники… Я вспомнила Табиту. Наверняка она сегодня вдоволь нагулялась, погода как раз для нее. Зато Джокаста с Дэйви, думаю, и носа на улицу не высунули. Пили с Эдвардом у камина вино, ели пышки, а Дэйви играл на рояле. Может, к ним присоединился и Алекс…

Я заварила чай и налила себе чашку. Слова Одессы пробудили во мне надежду. И даже если она ошибается, все равно завтра я пойду в «Аббатство».

Кто-то топал у порога, в дверь тихонько постучали. Патрик. Я открыла дверь и остолбенела.

Это явно был не Патрик. Плотно укутанная, бесформенная фигура, но эту фиолетовую шляпу, купленную явно на Бонд-стрит, носить здесь мог только один человек.

— Поппи!

— Господи, Алекс! Что ты тут делаешь?

Он вошел в кухню, закрыл за собой дверь и принялся разматывать шарф.

Мое сердце готово было выскочить из груди, ладони вспотели. Лишнее подтверждение моей безнадежной влюбленности.

— Алекс, представляешь, Димелза родила прямо здесь! Мне пришлось пойти за Одессой, а потом умер Джики, и…

— Поппи, почему у тебя лицо лиловое?

Я мазнула пальцем по щеке и поднесла его к свету. Лиловое…

Глава двадцать первая

— Что случилось? Это же мазь от ран! Ты что, поранилась? — Алекс смотрел на меня во все глаза.

Ага, поранилась. Как же. Просто мне нравится быть похожей на задницу бабуина. Или у них задницы лиловые только в пору брачных игр?

— А откуда ты знаешь, что это за мазь? — спросила я, порадовавшись, что лиловая дрянь хотя бы скрыла мой проклятый румянец.

— Потому что в детстве мне с завидной регулярностью мазали этой пакостью разбитые коленки. Тоби и Ева тоже вечно ходят в ужасных фиолетовых пятнах. Хочешь, отгадаю? Впотьмах ты решила, что это обычный крем, и намазалась, так?

Я кивнула.

— Смывай скорее! Если впитается, потом неделю будешь похожа на клоуна!

Алекс рассмеялся, а я метнулась к раковине и начала остервенело тереть лицо. Алекс принес к раковине свечу.

— Да-а, ты вылитая тетя Евдокия; из-за лилового румянца и ярко-рыжих, крашеных волос ее знала вся Черногория…