Рождество

Николас закрыл глаза. И перестал плакать. Он ждал, когда дрожь утихнет, и на смену ей придёт сонное умиротворение. Но через пару минут кто-то мягко потёрся о его ухо. Открыв глаза, Николас увидел Блитцена, который смотрел на него, не моргая, и обдавал своим тёплым дыханием. Выражение морды у оленя было такое, будто он без слов понимал всё, что творится на душе у мальчика.

Что помогло Николасу снова забраться к нему на спину?

Надежда? Смелость? Или потребность завершить начатое?

Только одно Николас знал наверняка. Что-то зажглось у него внутри, пробившись сквозь холод, голод, усталость и тоску. Схватив отцовский колпак, Николас отряхнул его от снега, натянул на голову и вскарабкался на Блитцена. И олень — такой же усталый, голодный и замерзший — продолжил восхождение.

Потому как для того и существуют горы.

Глава 12

КОНЕЦ ВОЛШЕБСТВА

Если долго взбираться на гору, то рано или поздно вы достигнете вершины. Макушка есть у каждой горы, какой бы огромной она ни была. Даже если вам придётся карабкаться по склону целый день и целую ночь, вы покорите её — при условии, что будете держать эту вершину в уме. Правда, с Гималаями случай немного иной: там вы можете сколько угодно думать о вершине — и всё равно замёрзнете насмерть, потеряв пальцы ног где-то на полпути. Потому что эти горы бесконечны! Но Очень большая гора была всё-таки не такой большой. И пальцы Николаса остались при нём.

Николас, Блитцен и Миика поднимались всё выше и выше, пока над головой у них не заколыхались прозрачные зелёные полотна.

— Смотри, Миика, северное сияние!

Миика встал на задние лапки, высунул мордочку из кармана и увидел небеса, залитые таинственными призрачными огнями. Честно говоря, Миика не понял, что привело Николаса в такой восторг. Мыши не слишком интересуются красотой, если, конечно, это не сливочная красота жёлтого куска сыра с синими прожилками плесени. Так что, поглазев немного на северное сияние, Миика быстро вернулся в теплый карман.

— Разве это не чудо? — затаив дыхание, прошептал Николас. Небо переливалось огнями, словно присыпанное изумрудной пылью.

— Чудо — это когда тепло, — проворчал из кармана Миика.

К восходу они достигли вершины. Хотя небо побледнело, а северное сияние растаяло, свечение всё же осталось, только переместилось ниже — в долину за горой. Теперь это были не переливы зелёного, а всполохи всех цветов радуги. Николас посмотрел на карту, пытаясь сообразить, где же они. За горой должна была располагаться эльфийская деревня, но мальчик видел лишь раскинувшуюся до самого горизонта заснеженную равнину — и ничего кроме. Впрочем, нет. Вдалеке на северо-западе виднелись поросшие соснами холмы, но больше никаких признаков жизни не наблюдалось.

Тогда они продолжили идти на север — к разноцветным огням, вниз по склону горы, сквозь напоенный светом воздух.

Невероятно, как быстро Николас пал духом. На вершине всё казалось ему возможным, но сейчас, когда ноги оленя увязали в снегу, мальчика снова охватила тоскливая тревога.

— Я, наверное, с ума сошёл, — пробормотал он.

В животе от голода будто поселился дикий зверь — злобный, рычащий, требующий еды. Мальчик поглубже натянул отцовский колпак. Снег понемногу начал стихать, но всё равно ещё падал, и снежинки вспыхивали красными, жёлтыми, зелёными и пурпурными искрами. Николас чувствовал, что с Блитценом что-то неладно. Олень замедлил шаг, а голову опустил так низко, что мальчик уже не видел его рогов.

— Тебе нужно поспать, и мне нужно поспать, — сказал Николас. — Пора сделать привал.

Но Блитцен всё шёл и шёл, втыкая копыта в белый покров, до тех пор, пока колени его не подломились, и он не рухнул в снег.

Бух.

Николас оказался в ловушке. Блитцен, один из крупнейших оленей, которых когда-либо видела Финляндия, был очень, очень тяжелым. И всей этой тяжестью он сейчас навалился на ногу Николаса. Миика выскочил из своего карманного убежища и побежал к голове Блитцена, чтобы его разбудить. Но мышиная возня мало трогала могучего зверя.

— Блитцен! Проснись! Ты меня придавил! — завопил Николас.

Но Блитцен не просыпался.

Николас чувствовал, как попавшая в западню лодыжка наливается болью, и та растекается по телу, смывая всё на своём пути. Вскоре осталась только боль. Мальчик попытался оттолкнуть оленя и вытащить из-под него ногу. Если бы не голод и слабость, он, наверное, смог бы освободиться. Но пока от его усилий было мало толку, а Блитцен с каждой минутой становился тяжелее и холоднее.

— Блитцен! — напрасно звал Николас. — Блитцен!

Мальчик вдруг понял, что может умереть здесь — и никто не узнает, что с ним случилось, никто не будет о нём плакать. Ужас сковал Николаса похлеще самого лютого мороза, а странные огни всё плясали в воздухе над его головой. Красный, жёлтый, синий, зелёный, пурпурный…

— Миика, уходи… Кажется, я застрял надолго. Уходи же. Беги…

Миика встревоженно повёл носом, огляделся по сторонам — и вдруг заметил что-то, недоступное человеческому взору.

— Что там, Миика?

Мышонок пискнул в ответ, но Николас, разумеется, ничего не понял.

— Сыр! — пропищал Миика. — Я чую сыр!