Рождество в Петропавловской крепости (СИ)

Аннушка вела себя удивительно спокойно. Вернувшись домой после суток, проведенных в гостинице и пропажи господина Штольмана, она словно омертвела. А теперь вдруг воспряла духом, разом отпустив печали. Ее дочь определенно вернулась к жизни. Она успокоилась, осела дома и, хоть иногда грустила, грусть ее была удивительно светлой. Анна охотно общалась, рисовала, играла на фортепьяно. Ее больше не интересовали ни расследования, ни полицейский участок.

Несколько раз к ее дочери с надеждой заходил господин Коробейников, но Анна, напоив его чаем, неизменно выпроваживала.

Мария Тимофеевна хоть и дивилась ее умиротворению, но была рада произошедшим в дочери переменам. Глядишь, они ее, такую очаровательно-спокойную, кроткую и красивую замуж выдадут! Женихов достаточно, а про Анну у нее все время интересуются. Да и как не интересоваться такой умницей и красавицей из хорошей семьи. Как все-таки хорошо, что ее роман с господином Штольманом окончен! Нет, конечно, чрезвычайно грустно, что его привлекли по политическому делу, ведь Виктор говорит, что бывшего полицейского оговорили… Однако для Аннушки это печальное происшествие только к лучшему. Надворный советник, с его репутацией дамского угодника и дуэлянта был совершенно не подходящей парой для ее замечательной дочери. А теперь, тем более!

- Аннушка, почему ты не ешь кашу? - удивлялась Мария Тимофеевна. - Ты же знаешь, как полезен такой завтрак.

- Для кожи, волос, фигуры, - покорно повторила Аня мантру мамы.

- Именно! Ты совсем перестала есть! Бледная! Может быть, ты увлеклась новомодными диетами? Я запрещаю тебе ставить эксперименты над организмом! Ты слышишь меня?

- Слышу. - усмехнулась Анна, и зачерпнула ложкой овсянку.

- Вот и умница! - похвалила мама дочь и экзальтированно поцеловала ее в макушку.

Аня чувствовала себя обманщицей. С одной стороны, она никого не обманывала, но она умалчивала… Молчание - это тоже обман. Письмо дяде она отправила несколько недель назад. Призналась во всем и попросила привезти ей книгу по акушерству. Она хотела узнать все самое необходимое. Как растет ребенок по месяцам, как изменяется самочувствие. В Петербурге она обязательно сходит к доктору, но не здесь, в Затонске, где ее знает каждый. О том, чтобы пойти к Александру Францевичу не могло быть и речи. Да, доктор никогда никого не осуждал, и ее бы понял, но она не могла. Стремление хранить все ото всех в тайне распространялось и на милого, доброго доктора. К тому же, природную стеснительность никто не отменял, ведь Александр Францевич знал ее еще маленькой девочкой.

- Петр Иванович? - удивленно обернулась к неожиданному гостю Мария Тимофеевна.

Она смерила брата мужа улыбкой ядовитой змеи.

- Вы же сказали, что едете в Европу не менее, чем на год?!

- Ну не смог я, решил, что хватит сорить деньгами…

- Это похвально!

- К тому же я чрезвычайно соскучился по родной племяннице!

Петр Иванович мазнул ласковым взглядом по лицу племянницы и на мгновение прикрыл глаза, мол, все хорошо, я - могила!

- Дядя! - растроганно поприветствовала его Анна.

- Ты привез? - уже в комнате спросила его племянница.

- Привез целых 3 книги и все разные, новейшие. Я полистал, картинки, честно говоря, жуткие … кошмар. Дитя мое, ты уверена, что хочешь это читать? Большую часть терминов я не понял.

Анна нахмурилась. Естественно, хочет!

- Может, все-таки к доктору? - довольно быстро добавил Миронов.

- О чем речь? - в комнату быстро зашла подслушивающая Мария Тимофеевна.

Она вырвала из рук опешившего родственника книги.

- Что это?!

- Книги… по акушерству! - неопределенно пожал плечами Миронов.

- Аннушка, зачем тебе эта пошлость? Ты могла бы все спросить у меня! Порядочной барышне не требуется так много знаний.

- Мама… ты всегда знала, что я хочу учиться.

- И что?

- Я хочу поступить в повивальный институт в Петербурге на курс акушерок. Я уже все узнала, а дядя, он поедет со мной…

- Только этого не хватало! Витя! - крик несчастной Марии Тимофеевны чуть не перешел в визг.

Впрочем, это был лишь ритуал. Как бы мама не сердилась, она заранее уже знала, что отпустит дочь.

***

На третий месяц все более и более безнадежного мучительного ожидания, энергия у Штольмана иссякла. Она утекла, как песок сквозь пальцы. И тогда, в одну страшную ночь произошло нечто, не поддающееся осмыслению. Душа Якова отделилась от тела, она была в камере, но отдельно от бренной плоти. Он видел себя сверху, лежащим на кровати, равнодушно наблюдал измученное лицо и прикрытые веки. Яков видел, как его грудь вздымается от тяжелого дыхания, видел, свои закрытые глаза. Руки сжимали книгу, которую он взял в библиотеке.

Яков все это видел до мельчайших подробностей, видел камеру, забытый обед в прорези заслонки и даже неподвижный внимательный взгляд тюремщика за стеклом.

Странно, но Штольману было настолько все равно, что он не испытывал ни малейшего сострадания к лежащему внизу Якову Платоновичу, своему двойнику.

Потом камера словно исчезла и душа полетела над полями. Он очутился в деревне.