Розка

Сначала Кира была просто девочкой. Шестьсот граммов плюс за первый месяц, восемьсот и щеки во второй, пятьсот пятьдесят – с недобором, но на грани нормы – в третий. Она икала, отрыгивала, морщила нос, сосала кулак, царапала себя собственными ногтями, норовила спать на животе, а если это не позволялось, то не спать вовсе. Еще она улыбалась. Отоспавшись днем вместе с Кристиной, она улыбалась ночами. Смотрела на Романа и улыбалась. Не из-за слез или полного подгузника он брал ее на руки и носил часами. Он брал ее на руки, чтобы улыбка не уплывала в потолок и темные стены, чтобы не доставалась никому, а только ему, Роману. Она ненадолго засыпала у него на плече, прерывисто и взросло вздыхая во сне, и сердце, которое покорно и безрассудно бегало за Кристиной, возвращалось на место, в здоровую и функциональную грудную клетку, домой. Он сам назвал девочку Кирой, потому что Кристина долго не могла определиться, выбирая между сплошными двойными – Эмма-Беттина, Дарина-Луиза, Анна-Мария… Анна-Мария звучало неплохо. Но он назвал девочку Кирой, потому что так звали его бабку и его маму. И хотя они не любили это имя и в крещении обе выбрали другое, Роман все равно назвал девочку Кирой. Мать с отцом приезжали из Первомайска, чтобы посмотреть. Привезли и увезли с собой горечь. «Не этого мы для тебя хотели», – сказал отец. «А у Киры – два нижних», – сказал Роман. «Ранние зубы – ранние дети», – вздохнула мать. – «Теперь бы тебе своих». – «Тридцать восемь, какие мои годы. Успею», – пообещал Роман. Мать взяла Киру на руки, взяла на руки как будто она была мешком пшеницы, который нужно было снести на мельницу. Роман не хотел, чтобы из Киры делали муку. Но не обиделся. Все, что случилось, было трудно понять и ему самому.

Если стажировки были длинными и условия проживания позволяли – лишнее спальное место, добрая хозяйка квартиры, недорогой хостел поблизости – он приглашал мать и отца, чтобы те подышали европейской весной, потолкались на ярмарках перед Рождеством, погуляли, поели, купили себе что-то очень нужное или ненужное. Он был хорошим сыном, и все в Первомайске об этом знали. Знали и ждали, наверное, что он укоренится и заберет родителей к себе. Но он вернулся и… Кира. И то и другое было хуже. И то и другое разбивало их мечты вдребезги. Соседям оставалось только вздыхать и злорадствовать. Потому что чужие дети – это не в тын не в ворота. Это вообще никак не объяснишь. А чужие дети вместо Европы – совсем безобразие. Безобразие и безответственность. Наверное, надо было что-то говорить и как-то объяснять, но Роман давно считался хорошим и правильным сыном, у которого все получается. И его неожиданное падение в Киру и Кристину, наверное, казалось родителям опасным капризом – бессовестным, детским капризом. «А как же Лора?» – спросила мать, нарочно укорачивая имя и тем подчеркивая свойскость и полное принятие той судьбы, которую они с отцом давно ждали, ведя неспешные разговоры о том, что придется продать, а что все-таки надо будет взять с собой при переезде к берегам Женевского озера или реки Арно. «Мы созваниваемся каждый день», – отчитался Роман. Мать радостно выдохнула. А отец со значением кашлянул. «Не все потеряно! – сказал этот кашель. – Один – ноль в пользу светлого будущего».

Отец еще раз также кашлянул, когда узнал, что Роман не женат на Кристине и что Кира – ничья. Девочка с прочерком в важной графе «отцовство». «Я не буду вешать на тебя чужого ребенка! – сказала Кристина. – Я не буду. Вырастет, если сама захочет, пожалуйста, а пока – пусть как есть». – «Это плохое решение, – пытался возразить Роман. – Если больница, если что случится, если в сад отвести, из школы забрать, то я – никто. В юридическом смысле – никто. И они будут правы, если не пустят или не отпустят. Не надо благородства, давай сделаем так, как лучше Кире». – «Но ты же никто и есть», – сказала Кристина спокойно. Зеленые глаза, маленькая, метр пятьдесят четыре – если врать своим, метр пятьдесят два – если честно, тонкая нервная шея, худые руки и худые ноги, красивый, всегда, даже зимой выставленный напоказ пупок, любит ссориться и мириться, никогда не говорит тихо, поет, если моет полы. Но чаще не моет. Молоко кончилось быстро, и она быстро вернулась в такси, возит в бардачке легальный газовый пистолет. Возит в бардачке или носит в сумке. Когда-то училась музыке и танцам, хотела лечить собак, третий юношеский по плаванию… Незнакомая маленькая женщина. Абсолютно чужая.

«Но ты же никто и есть…»

Роман спросил у Лореллы: «Я все правильно понял: Она хочет продать мне дочь, но только в том случае, если я стану кем-то, кем-то важным в ее системе ценностей? И если развить эту мысль, то она потенциально может или хочет найти себе и Кире кого-то более достойного? Да? У меня паранойя, или я просто ей не подхожу?»

«Недостаточно данных для такого вывода. Недостаточно. Это может быть и о чем-то другом, – сказала Лорелла. – Но девочке, конечно, лучше иметь хорошие документы. Надо попробовать это сделать».