Розка

Планшет, штаны, два пиджака, красный свитер, четыре футболки, куртка, кроссовки не налезли. Кроссовки пришлось покупать. А все остальное – от Академика. Я – в аудитории. Красавчик.

«Молодой человек! Повторите, что я сейчас сказал».

«Седьмой абзац сверху. Четвертая и пятая строки. Зачитать?»

Я огрызаюсь, Академик. Можно мне уйти? Можно уже все? Как будто я уже доучился? Я сам прочитаю Википедию и могу еще что-то прочитать. Ну, разреши мне, пожалуйста, больше хватит. Я написал ему смс-ку прямо с пары. А он ответил мне из госпиталя и без ноги.

Стив Джобс, сука, мстительный. Кровожадный, сука. Сработал на раз-два. Я сказал ему сразу: «Стив, клянусь, что буду зайчиком, войду в пятерку рейтинга лучших студентов, повешусь на доску почета и даже буду вставать». Мы поняли друг друга.

Через месяц Стив устроил Академику протезирование в Австрии, а мне разрешил, так и быть, вставать по своему усмотрению. То есть – никогда.

Но вот… Вот – точка уязвимости. Хрупко, но крепко. И все вот так – хрупко, но крепко завязано на Стива Джобса. Можешь не верить, но Академик собирается бежать полумарафон. И ради этого надо терпеть. Я стал пуганый. Я смотрю на себя и на них, своих сокурсников, – не знаю, не помню, не хочу знать по имени – но смотрю на них, лезу в голову, а там либо похрен, либо страх.

Притом что это я, а не они, падаю на пол, услышав громкий хлопок. Это я – клоун, который нассал в штаны. Но их штаны в головах вообще никогда не просыхали. «Мамка заругает, папка денег не даст, выселят из общаги, лишат стипендии, не возьмут в магистратуру…» Моросящий такой дождик-обссыкон. Зато пеленой. Ни хрена не видно – ни рожи, ни кожи, ни голоса. Я не могу сказать им: «Эй. Вы чего? Вы где?» Потому что у меня Стив Джобс, крупный американский ангел.

И я вжимаю голову в плечи, когда этот дядька в костюме ставит под окнами корпуса новый «лендкрузер», купленный на последние, на самые последние деньги в четвертый год войны. Я не вожу больше пальцем по тексту Википедии. А потом понимаю, что очень устал. Фея Печали управляется со своими делами сама. Но она почему-то не спешит забрать к чертям свои калоши.

«Никого нельзя назвать счастливым раньше, чем он умрет», – сказал Солон; и теперь его слова снова подтвердились. Да, доктор?

* * *

Лорелла выходила в скайп с утра. Договаривались на понедельники, если не случится ничего военного. Но по вторникам она часто работала в библиотеке: «Не надо ли чего посмотреть, Роман?» В среду бродила по рынку и выбирала макрель. Мертвый глаз макрели казался ей художественно значимым, Лорелла фотографировала его и отправляла как повод для звонка и для разговора и для того, чтобы вместе вздохнуть, вспоминая Малагу, Женеву, Кельн, другие города, где они еще были вместе, ели рыбу и писали заявку на большой проект, связанный с юридическим сопровождением экономики игр. В четверг Лорелла жаловалась на погоду, на то, что от влажности ее волосы превращаются в кудри, и от дождя, от снега и нет с ними никакого сладу, и можно вообще не выпрямлять, то тогда чему посвятить утро. «Разве что разговору с тобой, Роман…» В пятницу у нее был бассейн, и она выходила в скайп вечером, присылая перед этим десяток селфи в купальнике, в полотенце на голове, в полотенце под мышками, без купальника и без полотенца. В субботу Лорелла предлагала вместе выпить. И если суббота была без Киры, то Роман соглашался. Она пила красное итальянское кьянти, а он настойку, в которой все было по сезону и по средствам – клубника, малина, вишня, рябина и иногда – кактус. Суббота переходила в воскресенье. И они засыпали вместе, хотя не были вместе уже почти шесть лет, и это было их общее, кажется, решение. Они оба вернулись домой – Лорелла в Швейцарию, Роман в Украину – и им обоим стало ясно, что общий дом, о котором говорили, пусть редко, но говорили, и это, наверное, было больно и потому помнилось хорошо, не мог осуществиться. Он не спрашивал никогда напрямую, но был уверен, что Лорелла не была готова снизить уровень комфорта. Сам же Роман не собирался перебиваться на пособия, грантовые подачки, стоять в очереди за гражданством, которое не выбирал, но должен был бы принять, чтобы Лорелле было удобно.