Розка

Роман пробовал. Он разыскал в Хмельницком Кристинину мать, а в Днепре – ее отца, думаю, что те станут союзниками. Но – нет. Уставшие друг от друга, но, кажется, спасенные вторыми браками они оба и каждый в отдельности были рады тому, что Кристина выросла, что родила, что имеет работу и гражданского мужа. «Ты мне нравишься!» – сказал Роману Кристинин отец и похлопал по плечу. Они улыбались, норовя свернуть разговор и разбежаться в разные стороны, они с интересом рассматривали фотографии Киры в телефоне и были счастливы – за Романа, Кристину, Киру, но больше всего – возможности не лезть. Они оба, не сговариваясь, обещали когда-нибудь обязательно приехать посмотреть внучку.

«Бедная девочка», – о Кристине, совсем уже чужой и неизвестной, после этих встреч думалось по-другому и казалось даже, что все можно исправить, потому что ничего не было испорченным. «Давай ты пойдешь учиться? Хочешь, поедем на майские в Египет? На пикник? Погуляем в «сити-центре»?» Она откликалась только на предложение сделать что-то хорошее для ее машины. Нет, не поменять на новую модель, потому что «я тебе не хапуга», но помыть, почистить салон – да. Купить детали, в названиях и функциях которых Роман был позорно слаб, тоже да. Колодки, навигатор, какой-то особенный руль и особенные диски были ее радостью. И в радости Кристина всегда была щедра и подельчива. Она сама укладывала Киру спать и, зацепившись за Романа тонкими ногами, говорила: «Ну, давай, спрашивай…» В такие минуты он не хотел ни о чем спрашивать, потому что маленький ручей неожиданно пробивался и даже начинал шуметь, как большой. Снова приходила вода, которая омывала его обиды и делала все легким, сиюминутным и абсолютно значимым.

Уже после того как Кристина ушла, а Кира стала приходящей натурой, Роман так и не смог найти в себе силы разозлиться и возненавидеть, чтобы все это по-настоящему забыть. Он, живущий в долгом и старательно исписанном черновике, в предугадывании «завтра», в ожидании момента, когда оно уже точно наступит и всем понравится, придется в пору, был с Кристиной и Кирой, а потом только с Кирой – всегда, в каждом мгновении – точкой реальности. Иногда даже не точкой, а чем-то большим, чем точка, чем он сам, чем все. Ничто, кроме этого, не имело значения. Он становился похожим на дерево, которое неожиданно укоренялось в любом месте – на диване, на кухне, в магазине игрушек. «Вот тебе, Кирочка, домик Барби. Что надо сказать?» – «Папочка? Надо сказать “папочка”!»

В любом месте Роман-дерево быстро покрывался почками, листьями, иногда цветами. С Кристиной и Кирой он успевал быть зеленым, желтым, облетевше-лысым, но точно знал, что это все повторится снова и снова. Корень, листья, гнезда птиц, если повезет. Никакого вчера, никакого потом. Потому что нет ничего важнее паровоза, мчащего по пластиковым рельсам, зайца по имени Курица, высиживающего любые яйца и даже те, что в холодильнике. Нет ничего важнее козюли в носу, божьей коровки в волосах, колготок – «вот этих розовых, а не твоих глупых серых».

«Вы, взрослые…, – как-то, уже после ухода, сказала ему Кристина. – Так боитесь сдохнуть, что вообще не живете». – «Что, прости? Что?» – переспросил он, сбитый с ног вот этими «взрослыми», к разряду которых Кристина его отнесла. «Ничего. Герметично ждете смерти, – хмыкнула она. – Это я с тренинга принесла. Еле запомнила, чтобы тебе рассказать. И домашнее задание еще: попробуй прожить три дня так, как будто ты знаешь, что у тебя рак и эти три дня – последние».

С тренинга, да. Еще она принесла с тренинга парня с серьгами в ушах. «Пришлось задейстовать сразу два, левое и правое, потому что я один сын у матери и потому что последний в своем роду мужик. Так что серьги у меня не про геев, а про казаков, ясно?»

Ясно, конечно. Но не ясно. Пищи для ума, для того, чтобы кричать криком, чтобы ждать и дождаться Лореллу в скайпе, было полно. «Взрослые – то есть старые? Три дня как последние, а другие как? А лекарства? А дети? А Кира? Где и на что будет жить Кира, если все время последние три дня? А потом еще три, и еще три… А если ее Убер накроется медным тазом? А если я откажусь давать ей деньги? И что такое “герметично ждать смерти”?»

«Волосы, – сказала Лорелла, потому что это был четверг, – я их выпрямляю, а они все равно превращаются в кудри. И я ничего не могу с этим поделать. Может быть, она сказала не герметично, а герменевтично? Герменевтический круг? Текст, читатель и автор. И тогда все правильно: в процессе вхождения друг в друга они все должны умереть, и даже обязательно ждать этого, умереть и стать чем-то или кем-то другим… Ты все-таки уточни, на какой тренинг ходила твоя бывшая».