Розмысл царя Иоанна Грозного

И, багровея, больно вцепился в руку жены.

– Не зрел аз нешто, как ты вечор в оконце батюшке кивала?!

Через силу сдерживаясь, чтоб не избить жену, он выскочил в терем брата.

Федор сидел за мраморным столиком и, высунув кончик языка, безучастно пересыпал с руки на руку горсть сверкающих камешков.

В углу, на медвежьей полости, сладко спал Катырев.

Увидев возбужденного брата, царевич потихоньку оттолкнулся к краю столика и, будто вспомнив о чем-то, суетливо подошел к боярыне.

Но Иван не обратил внимания на Федора и, вызвав стольника, приказал подать вина.

Через дощатую переборку слышно было, как Параскева сдушенно стонет и шепчет проникновенно молитвы.

– Блудная девка! – зло скривил губы Иван, вырывая у вошедшего стольника мушерму и ковш.

За окном шептались о чем-то увядшие листья. Небо супилось, собирало угрюмо свинцовые брови свои. Над лесом клубилась грязная ткань тумана. В сенях гулко отдавались шаги дозорных.

Вдруг Иван приложил к уху ладонь.

– Отец! – узнал он шаркающую походку Грозного и дробные постукивания посоха.

И тотчас же из светлицы Параскевы донесся ворчливый голос:

– Ужо недосуг и принарядиться для меня! У-у, мымра!

Параскева застенчиво закрыла руками полуобнаженную грудь.

Неслышно поднявшись из-за стола, Иван на носках подошел к двери и чуть приоткрыл ее.

– Убери ты брюхо кобылье! – уже громко прикрикнул царь.

Сноха что-то забормотала, оправдываясь, и отошла за скрыню.

Слабый голос женщины, смущение ее, вздутый живот, трепетно колеблющиеся груди и нервное дыхание пробудили в Грозном чувство гадливости, непостижимо смешанное с каким-то животным томлением.

Не отдавая себе отчета, он вплотную подошел к Параскеве.

– Бесстыжая! Ты бы еще нагой встретила царя!

Иван ворвался в светлицу.

– Не займай, отец!

Грозный оттолкнул плечом сына и назло ему облапил сноху.

– Отец!

Сведенные судорогой пальцы царевича впились в горло Иоанна.

– Мало девок тебе?! Мало тешился с Евдокиюшкой моей?!

Федор, подглядывавший в щелочку за ссорой, забывая осторожность, прыгнул к брату и оторвал его от отца.

Грозный рухнул на лавку.

– Уйди, Ивашка! – зловеще пристукнул он посохом и налитыми кровью глазами уставился на сына. – Уйди!

– Уйти?! Вас тут оставивши?! – заревел исступленно Иван. – Убей! Убей, а не уйду!

– Молчи!

– И замолчу, коли убьешь! – Царевич рвал на себе рубаху, обдавал отца потоком бешеной пены, дикой руганью и жестоко бил себя в грудь кулаком.

– Убей! А не отдам ее, покуда жив! Будет с тебя! Будет Евдокии да Марфы! Да Анны! Да тьмы безвинных девок!

– Молчи!

– Ан не замолчу! На весь свет кричать буду, како ты и матушку мою, покойную Анастасию, извел!

Грозный вскочил и, отпрянув к стене, сжался так, как будто остановился на краю бездонной пропасти.

– Настасьюшку?! Аз?! Мою пресветлую аз погубил?!

– Да! Ты!

Черный мрак окутал мозг царя.

– Так сгинь же!

С визгом взметнулся посох.

Страшный крик на мгновение пробудил сознание Иоанна, но тотчас же все потонуло в густом тумане.

– Батюшка! Батюшка! Батюшка! – прижавшись к обомлевшей Параскеве, бессмысленно выл Федор, распуская лицо в жуткую улыбку безумного. – Батюшка! Батюшка!

Грозный тихонько опустился на пол. Порыв дикого гнева уже проходил, сменяясь страшным предчувствием.

– Иваша! Сын!

Закрыв плотно глаза, Грозный пощупал рукой воздух.

– Аз кличу тебя, Иваша! Иди же! Аз… аз кличу… Отец твой…

Светлица молчала черным молчанием смерти.

Грозный на животе подполз ближе к двери. Пальцы ткнулись в клейкую жижу.

Затаив дыхание, он отпрянул назад и нащупал посох. С убийственной медлительностью поползли извивающиеся червями пальцы от холодной глади набалдашника к острию.

На мгновение рука замерла у залитого кровью виска царевича.

– Нет, нет! – почти спокойно шевельнул Грозный губами и приоткрыл глаза.

Перед ним, широко раскинув ноги, лежал мертвый царевич. В раскроенном виске торчало медное острие наконечника…

– Нет, нет! Не верю! Иваша! – хихикнул вдруг Иоанн и, сорвавшись, ринулся через темные сени на двор.

– Спасите!..

Точно призрак метался он по ночному Кремлю, с ревом отскакивал от перепуганных на смерть дозорных, бился головой о стены, падал и вновь бежал, гонимый ужасом и безумием, пока не очутился в притворе церкви Иоанна Лествичника.

– Бог! Разверзни преисподнюю! Бог!!!

Глава тринадцатая

– К обедне бы сходить мне, Борис…

Годунов недовольно причмокнул:

– Лежать тебе надо, мой царь.

Но Иоанн не послушался и, кряхтя, поднялся с постели.

Тоненькие руки беспомощно всплеснулись в воздухе и упали на плечи советника. Перед глазами несметными роями золотых паучков вспыхнули нестерпимо яркие искорки. Опочивальня подпрыгнула, закружилась и рухнула куда-то в черную пропасть, увлекая все за собой.

Борис усадил больного в кресло.

– Благовестят никак? – тихо спросил Иоанн, отдышавшись немного, и отставил два пальца для креста.

Прозрачная щека его ткнулась в приподнятый угол плеча. Примятый клин бороды жалко топырился, как будто испытывал боль. Из-под сбившейся на глаза потной пряди пепельно-желтых волос чуть светился стеклянный зрачок правого глаза.

– Вот и песенка вся!..

Губы чуть передернулись в желчной улыбочке.