Розмысл царя Иоанна Грозного

Ушатов топнул ногой.

– Не займай!

Выплюнув на стол изжеванный хрящ, Горенской резко оттолкнул розмысла.

– Отпустил бы ты нас, Михеич. Не то не стерпеть издевы от смерда!

Дети боярские одобряюще поглядывали на товарища и, предвкушая свар, потирали довольно руки:

– Кой ты смерд, коли «вичем» пожалован?! Неужто спустишь обидчику?!

Василий встал и сжал в кулаке тяжелый кубок.

– Со смердом невместно тебе?! А вместно ли хлебом да вином смердовым потчеваться?!

Подмывающею волной подкатывались к груди и туманили рассудок хмель и ненависть.

– Нечистый его устами глаголет, – испуганно перекрестился Горенской.

Бояре шумно вышли из-за стола.

– Спаси тебя бог, Михеич, а мы ужо в другойцы к тебе пожалуем!

Василий не унимался:

– Не люба правда-то? Вкусен, зрю аз, хлеб холопий?!

– Умолкни! – пронзительно взвизгнул Ушатов. – Иль впрямь пришел на Русию антихрист?! Иль впрямь терпети безгласно нам, како смерд поносит господарей?

Не помня себя, он схватил со стола корец и замахнулся на обидчика.

Выводков слегка пригнулся и, изловчившись, размозжил братиной череп Ушатову.

– Вот же тебе жалованье от смерда!

* * *

Вдова Ушатова, остриженная, по обычаю, в знак печали по умершем муже, стояла перед всхлипывающим сынишкой и нежно утешала его:

– Ты, Лексаша, не плачь. Свободил нас Господь от батюшки твоего – на то его воля. – Она подняла мальчика на руки и благодарно взглянула на образ. – Будем мы ныне с тобой, Лексаша, яко те птицы небесные. Ни сечь нас некому стало, ни в терему под запором держать.

Лексаша встряхнул каштановой головкой и вытер кулачком слезы.

– А на злодея того пустишь меня поглазеть?

– Како на дыбу погонят его, – поглазеешь.

– На дыбу? – Мальчик восхищенно обвил ручонкой материнскую шею.

– И не токмо на дыбу его, окаянного, а и в огне пожгут душегуба!

Сорвавшись с рук, Лексаша закружился по терему.

Боярыня строго погрозилась:

– Грех. Не веселью ныне положено быть, а туге превеликой.

Из дальнего терема, монотонно, точно шмелиное жужжание, доносился голос монаха, пожевывавшего псалтырь.

Поглядевшись в проржавленный листок жести, Ушатова мазнула себя по лицу белилами, угольком подвела брови и пошла к покойнику.

В тереме, у дубового гроба, стояли соседние вотчинники. На дворе, согнанные тиуном, голосисто ревели бабы.

Безучастно вперившись в изуродованный лоб Ушатова, жужжал под нос монах.

Когда пришло время выносить гроб и иерей сунул в губы покойника три алтына на издержки в дальней дороге к раю, вдова вдруг повалилась на пол и запричитала:

– Не спокидай! Пошто гневаешься на мя, сиротинушку?! Аль не добра аз была?! Детей мало тебе народила?!

Плакальщицы дружно подхватили причитания и дико завыли на всю усадьбу.

Лексаша с любопытством следил за матерью и, наконец, не выдержав, ткнулся в ее ухо губами:

– Ты пошто исщипалась?

– Уйди! – оттолкнула его Ушатова и еще с большей силой незаметно царапнула себя по груди, чтобы как-нибудь вызвать слезы на предательски сияющих глазах.

* * *

Закованный в железы, больше месяца томился в темнице Василий. Пройденная жизнь казалась ему тяжелым, ненужным сном, от которого не только не страшно, но радостно пробудиться в черное небытие.

Лишь воспоминания об Ивашке вызывали в нем жестокие страдания и жажду жизни.

«Грянуть бы в Дикое поле да вырвать сироту из неволи!» – вспыхивало вдруг жгучим огнем в мозгу и заливало все существо негодованием.

Еще вспоминались в иные минуты мастерская в Кремле, груды незаконченных чертежей, наброски особного двора, который хотел он поставить для Иоанна, и долгие беседы с учителем-немцем.

Но все это казалось таким далеким, что походило скорее на сон, чем на явь, и потому не вызывало ни радости ни тоски.

За Выводковым пришли неожиданно среди ночи.

«Пытать», – сообразил узник и зло ощерился на дозорного.

Вдруг багряный свет факела озарил вынырнувшего из мрака Ондреича.

– Воля, Василий!

Розмысл обмер от неожиданности, но тут же с горечью поглядел на подьячего.

– И ты измываешься! Аль и впрямь не бывает другов у человека?

Ондреич не ответил и спрятался за спину дозорного.

Узника привели к окольничему и там объявили:

– Царь прознал от подьячего Ондреича, что князь-бояре окстили времена нынешние царством антихриста. А и зело возвеселился преславной царь, егда прознал, како взыграло сердце твое лютым гневом противу тех господарей. И пожаловал тебя государь волею да царским челомканьем.

Окольничий откашлялся, вытер насухо рукавом губы и троекратно облобызал Василия.

– А и наказал тебе, Василий Григорьевич (он особенно подчеркнул «вич»), преславной государь со всеми тако творить, кои возмутятся дням новым!

И, с низким поклоном:

– А еще волит царь спослать тебя к тому князь-боярину Горенскому опрос чинить нелицеприятный.

С первыми лучами солнца Выводков поскакал в вотчину Горенского.

Князь заперся в хоромах и не допустил к себе розмысла.

Стрельцы осадили усадьбу.

– Не пустишь – зелейную казну подведу под хоромины, – пригрозил Василий через тиуна.

Горенской выслал розмыслу песью голову и метлу.