Розовый Дождь

Фея удивленно, широко распахнутыми от ужаса глазами, посмотрела в ту сторону, откуда исходил голос, и её глаза увидели…  Всего лишь скромную коренастую фигуру священника в шерстяной черной рясе и колпаком прокаженного на голове. Фея указала на него дрожащим пальцем и прошептала непослушными губами:

— В-вы…  в-вы…

— Отец Эйсмер! — воскликнул на весь зал удивленный Асмунд.

— Да, это Я! Ну…  или почти…  Я…  — произнес отец Эйсмер, вставая из-за стола и снимая с лица холщовый колпак прокаженного. Под ним скрывалось круглое лицо — обычное, человеческое — с приятными крупными чертами лица, жизнерадостными ямочками на пухлых щеках, выбритой священнической тонзурой на макушке, но…  в то же время и совершенно необычное! От его лица изливался неземной свет и от этого яркого света зажмурились все, даже Стелла, Фея и Жемчужно-Белая, а Азаил, как таракан, снова заполз в самый темный угол.

3.

Пламя огня в камине стало бледным. Многие люди упали на колени в испуге или в благоговении. Но свет этот все же отличался от того, каким разило своих врагов беспощадное Непобедимое Солнце. Тот свет был жгучим, палящим, убивающим, как пламя солнца в мертвой пустыне. Он подавлял волю и разум.

Свет же, исходивший от добродушного лица отца Эйсмера был ласковым, теплым, добрым, как свет весеннего солнышка, дарящего всему миру жизненную силу, пробуждающего силу любви и плодородия, как свет, исходящий от лица любящей матери, ласкающей свое дитя. От этого света у всех полились слезы — но не слезы боли, а слезы умиления и тихой радости.

Сколько продлилась эта немая сцена, не знал никто, так как никто не ощущал в тот момент времени. Радость в душе и мир были так сладки, что каждому хотелось, чтобы это состояние продлилось ещё хоть чуть-чуть, но…  Свет постепенно становился все менее ярким, и вот уже можно было различить силуэты мебели, обстановки, людей…

А потом отец Эйсмер не торопясь подошел к Фее, обнял её и стал гладить её по мягким золотистым волосам, как та когда-то делала с Принцем, и Фея все больше и больше успокаивалась.

Первым очнулся от солнечного восхищения Асмунд. Он, как ребенок, с широко открытыми глазами уставившись на нового отца Эйсмера, проговорил:

— Значит…  в Бергстадском храме, с самых пеленок, я, получается, был рядом с самим Создателем!? И когда подсовывал тебе лягушек и ужей в ботинки? И когда прятался в твоем доме за занавеской от мальчишек, которые меня обижали? И когда воровал у тебя из шкафчика вкусное вино для таинств? И когда…

Отец Эйсмер добродушно улыбнулся и, оставив уже успокоившуюся Фею, ласково потрепал Асмунда по непослушным волосам.

— И так, и не так, мой мальчик. Я вечно пребываю с каждой сотворенной мною душой и, конечно же, был тогда и с тобою, все верно, но только вот отец Эйсмер был тогда другим, настоящим, и — уверяю тебя — про ужей и вино он знал и нисколечко на тебя не обижался! — и по-мальчишески весело подмигнул Асмунду.

— Но как же тогда…

— Отец Эйсмер погиб, как и твой отец, на той злосчастной ярмарке, вместе со всей своей семьей…  Но перед смертью, в последнее мгновение, он воззвал ко Мне, чтобы Я не оставил сирых и убогих детей его прихода, и Я…  Я просто не смог ему отказать! Я всегда исполняю то, что просят дети мои от всего сердца…  Так что пришлось Мне какое-то время походить в его образе! Он охотно уступил мне свое тело…  А иначе, как ты думаешь, удалось бы почти беззащитному каравану беженцев так далеко уйти целым и невредимым? Удалось бы твоим малышам спастись? Не удивило ли тебя, почему это вдруг Гастон со своей доблестной дружиной оказался в нужное время и в нужном месте?

— Но ведь многие погибли…  — грустно выдохнул Асмунд, вспоминая свою мать и отца.

— Они не погибли. Они только заснули и ждут пробуждения — в новых мирах, на новых планетах и звездных системах, которые Мне предстоит ещё создать…  Ведь Я — Создатель — не забывай это! — Мое самое любимое дело — творить и давать жизнь тому, что ещё ею не наделено!..

— … Собственно, тут мы и переходим к основной причине моего к Вам визита. Азаил! А ну, вылезай из своей щели — не вечно же тебе теперь тараканом ходить! — голос Создателя сделался строгим, властным, не утрачивая при этом теплоты и ласки — так говорит любящая мать со своим непослушным сынишкой.

Создатель властно протянул руку и, нехотя сопротивляясь, дрожа всеми лапками и усиками, на середину залы выполз насекомообразный Азаил. Наверное, если бы у него были руки и веки, он бы зажмурил глаза и закрыл их руками, но у него не было ни того, ни другого, а потому от стыда Азаил готов был провалится под землю. По собранию пробежал ропот отвращения, омерзения, гадливости. Кое-кто даже плевал в него, а какие-то дети залились издевательским смехом, прошел шепоток: «ну и уродина!», «фу, какая гадость!», «страхолюд, спаси Создатель» или просто «фу-у-у-у-у-у!». Стелла стыдливо отвернулась, не в силах смотреть на такое уничижение некогда славного демиурга.

Но Создатель властно воздел руку и все стихло.