Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

Друзья Седого деда распустили слух о мнимом отплытии нашей Певицы в Англию, будто бы для излечения некой тайной болезни. Сии ложные слухи не успокоили совести неверного Фаона[523].

Под слухами Уваров мог подразумевать именно эти публикации.

В ответной речи Д. В. Дашков защищает Бунину. Его выступление — частный случай, который позволяет, по замечанию В. Э. Вацуро,

уловить и разность литературно-эстетических позиций в среде самих арзамасцев. Так, Дашков осторожно защищает Бунину против Уварова (заседание 25 ноября 1815 г.), Жуковский (в отличие, например, от Блудова) избегает задевать Державина и Крылова[524].

Как уже отмечалось выше, Дашков был одним из первых (среди представителей карамзинского лагеря и будущих участников «Арзамаса»), кто стал использовать форму иронической похвалы для сведения счетов с литературными противниками, и «Ответная речь» в защиту Буниной, без сомнения, построена по тому же принципу. Однако сопоставление этого текста с другими подобными сочинениями Дашкова и позволяет «уловить разницу» в его позиции. М. А. Дмитриев отмечал, что

никто не писал против Шишкова так сильно и основательно, как Дмитрий Вас. Дашков, первоклассный знаток русского языка, в своем разборе двух статей из Лагарпа (Цветн., 1810) и в упомянутой выше книжке «О легчайшем способе возражать на критику» (1811)[525].

Дашков был непримиримым противником беседчиков. Уже в статье «О легчайшем способе возражать на критики»

Дашков безошибочно выделил черты полемического стиля Шишкова: бездоказательность обвинений, передергивание цитат, некорректное воспроизведение точки зрения оппонента и — наконец — доносительный тон, обыкновение «к суждениям о языке примешивать нравственность и веру», придание литературной критике политического характера[526].

А его «Письмо против новейшего Аристофана» (Сын отечества. 1815. № 42), по замечанию Л. Н. Киселевой, было близко уже к «уголовной хронике»:

Как известно, адресат памфлета A. A. Шаховской обвиняется в злоупотреблении служебным положением, коварстве, зависти, интригах и, наконец, в гибели Озерова, которого он якобы довел до сумасшествия[527].

Шаховской получил новое полемическое имя («новейший Аристофан») и, как отмечалось выше, был обвинен Дашковым в гибели драматурга В. А. Озерова. Даже сторонники Дашкова считали, что он «написал жестокое письмо к новому Аристофану»[528], — так писал Жуковский А. П. Киреевской. Рассмотрим на этом фоне «Ответ члена Чу Старушке» более внимательно. Дашков начинает свою речь пространным вступлением, обращенным к «черной Старушке», после чего переходит, собственно, к фигуре «покойницы»:

…на челе сего трупа видна печать Беседы; и между тем он не совершенно лишен жизни. Он одет, по языческому их обычаю, мрачным саваном невежества, но в полуоткрытых глазах его блистает еще какой‐то огонь, какая-то живость, которых мы, гробокопатели, не привыкли видеть в мертвецах Беседы[529].

В невежестве, притом воинствующем, Дашков, а за ним и прочие арзамассцы привычно обвиняли беседчиков (у Дашкова эта мысль появляется в ответе Шишкову «О легчайшем способе отвечать на критики»), поэтому и труп одет «мрачным саваном невежества». «Труп сей покрыт весь беседною проказою; но духовная кожа его гораздо белее и чище телесной»[530], — Дашков подводит к мысли, что талант поэтессы был погублен беседчиками, а затем обрушивается на истинного губителя Сафы: