Розы и хризантемы

— В Красноуфимске, — объясняет мама. — Чтоб он провалился!.. Если б я знала, что меня там ждет, то уж, верно, никуда бы из Москвы не двинулась. Лучше было сразу умереть, чем все это перенести. Но кто мог предвидеть?.. Мы ведь шестнадцатого октября бежали. Некогда было раздумывать. Я как представила: дом «Правды», немцы придут, всех расстреляют. Соседка сказала: ребенка на штык подымут. Но лучше, я вам скажу, любая смерть, чем такая жизнь…

— А все остальные города выговариваются? — спрашивает меня девушка.

— Да.

— А ты много городов знаешь?

— Много. Все, о которых в сводках говорят. А в некоторых местах земля сама назад бежит.

— Это как же? — не понимает девушка.

— Так, — объясняю я. — Есть такие места — поезд стоит, а земля сама назад бежит.

— Это так кажется, — говорит мама.

— Нет, не кажется! Я видела. Ты спала и не видела, а я видела. Сначала поезд шел, а земля лежала, а потом поезд остановился, а земля стала убегать.

— Не выдумывай, — говорит мама.

— Я не выдумываю. Есть такое место, которое само бежит. Просто ты не видела.

— Интересно там жить, — смеется девушка. — Лег спать — рядом вокзал, а проснулся — речка. Замечательно, правда?

— Я потом найду, где это. Я помню это место.

— Найдешь, — соглашается девушка. — Если только оно до тех пор совсем не убежит!

Она верит мне. А мама никогда не верит!

Дома нас встречает тетя Наташа.

— Нина Владимировна, поздравляю! Буров вам оставил ключ! Знаете, пришел, черный весь, как туча. Ну, где, говорит, она? Вот, говорит, передайте ключ, решил не связываться.

— Ну вот, — говорит девушка, — все разрешилось наилучшим образом. Оказывается, я и не нужна. До свиданья, малышка! Расти большая и ищи свое замечательное место. А как найдешь, позови меня, я тоже хочу поглядеть!

Мама долго возится с незнакомым замком. Наконец дверь распахивается. Комната совсем голая, шкаф откинул одну дверцу и смотрит пустыми полками. Мама подходит к нему, открывает вторую дверцу.

— Боже… Где же вещи? Наташенька… Я ничего не понимаю…

На пол скатываются пояса, очевидно забытые впопыхах — голубой, салатовый, пестренький, белый, — и замирают вискозными змейками.

— Наташа! Наталья Григорьевна! — зовет мама. — Вы только взгляните… Он же все вывез… Боже, какой жулик!

— А я видела, как он выносил, — говорит тетя Наташа. — Но откуда ж я могла знать? Я думала, это его. Он с машиной приехал и давай вместе с шофером таскать.

— Его! Да у него тут вообще ничего не было! Пара грязного белья… Я еще, помню, в угол бросила, когда приехала. Боже мой, это он нарочно так устроил — я пойду за исполнителем, а он тем временем приедет и вынесет… Ах, какой негодяй!.. Все вещи, все, ничего не оставил!.. Как же жить? Боже мой… Не знаю, просто не знаю…

На полке в шкафу лежат черепки разбитой посуды и фанерный кружок. Я хочу достать этот кружок, задеваю черепки, они с глухим стуком падают на пол.

— Подавайте опять в суд, — говорит тетя Наташа.

— Вы смеетесь… Кто же станет такой ерундой заниматься… Да и не докажешь ничего…

— Поезжайте прямо сейчас к нему. Он, наверно, еще и распаковать не успел.

— Да он меня на порог не пустит.

— А лучше идите в редакцию. Не стесняйтесь. И тестю пригрозите. Скажите, если не вернут, вы его на всю Москву ославите. Как-никак, я думаю, ему свое доброе имя дороже, чем ваше барахло.

Я заглядываю за шкаф. Мой шкафчик и примус остались!

— Ах, какой жулик! Какой прохвост!.. Просто в голове не укладывается…

Мы сидим у тети Леры. Мама рассказывает, как нам вернули комнату, а Буров увез все наши вещи.

— Вот поверите — как увидела, что ничего нет, руки-ноги отнялись. Убила бы его, мерзавца.

— А вы утешайтесь мыслью, — говорит тетя Лера, — что он вашим барахлом на толкучке будет торговать, когда его из редакции выгонят.

— Кто его выгонит… Что вы, Лера Сергеевна, такой прохвост всегда сухим из воды выйдет.

— Бог, говорят, правду видит.

— Видеть-то он, может, и видит, да не скоро скажет… Ходила к адвокату, говорит, в суд обращаться бесполезно, ничего не выйдет.

— Ясное дело… Скажет, что въехал в пустую комнату. Пойди докажи, что это не так.

— Да… И ведь что самое обидное — своими глазами все видела, в руках держала — все было цело. Все: белье, обувь, платья, безделушки всякие, бусы, брошечки. Не золотые — золото, слава богу, в ломбарде осталось, — так, безделица всякая. Они, может, и немного стоят, но мне они были дороги. Да что там говорить, зима на носу, а у меня, кроме этой юбки, и надеть нечего. Кофта была серая полушерстяная, перед самой войной в Дорогомиловском универмаге купила… Все, все унес мерзавец!.. Посуда, правда, и тогда уже была перебита. Говорят, он, когда кутил, развлекался тем, что бил посуду.

— Не горюйте вы, Нина Владимировна, об этих вещах, лучше наживете.

— Вряд ли… Знаете, сколько живу на свете, лучше что-то ничего не становится. Только все хуже и хуже…

— Главное, что комнату вернули.

— Конечно, вы правы. Теперь хоть карточки получу.

— И карточки получите, и аттестат. И вообще, на родном-то пепелище все равно легче.

Мама раздобыла где-то гусиное крыло и заставляет меня подметать пол.