Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

Автор дает интересные интерпретации отношения героев Достоевского к шальным деньгам и предлагает оригинальную структурную характеристику основных произведений Достоевского, которые построены по большей части по одной идеальной схеме: «Герой переносит добытую теоретическим образом «истину» (суждение или ценность) в свой личный жизненный опыт, чтобы доказать её всеобщую и обязательную значимость». Как минимум сюжеты «Преступления и наказания», «Подростка» и линия Ивана Карамазова со Смердяковым соответствуют этой схеме полностью.

Главным испытанием, главной ордалией в романах Достоевского являются деньги. При этом деньги у Достоевского изъяты из производства, оторваны от создания прибавочной стоимости, а потому вносят в жизнь героев лишь смерть и разрушение. Финансовая плутократия имеет склонность ко всевозможным отклонениям и, в частности, превращению денег в инструмент садизма.

Здесь Карпи перескакивает от структурализма и марксизма к фрейдизму, хотя его апелляции к «анальным стадиям сексуальности» мало, по сути, что поясняют. Фрейдизм – вообще крайне обманчивый язык для истолкования Достоевского, поскольку теория Фрейда возрастала, в значительной степени, на анализе романов Достоевского. А с другой стороны «имя» Достоевскому на западе сделал именно психоанализ. Соответственно легко принять за аналитическое знание то, что является плодом этой функциональной зависимости фрейдизма от Достоевского и современного способа прочтения Достоевского от фрейдизма.

Иногда социал-фрейдизм уводит автора к совсем абсурдным построениям, как в целом увлекательнейшей статье «Ф.М. Достоевский и судьбы русского дворянства (по роману «Идиот» и другим материалам)», где отношения Тоцкого и Настасьи Филипповны представляются как аллегория отношений дворянства и страны, движущиеся от «изящного и тихого домика с компаньонкой», где за кулисами «со вкусом и изящно» творится насилие, до попыток вовлечь взбунтовавшуюся страну в сети финансовых спекуляций, которую олицетворяет Ганя Иволгин. Сожжение Настасьей Филипповной стотысячной пачки купюр символизирует, таким образом, отказ страны от спекулятивного пути.

Всё это забавно как bon mot, но для принятия этой паралитературоведческой гипотезы пришлось бы перетолковать весь текст 4 главы I части романа, дающей подробности лишь с трудом переводимые в аллегорию. Например, найти политический аналог того, что главный страх Тоцкого состоит в том, что Настасья Филипповна совершит с ним что-то, что выставит его смешно и унизительно в глазах света. В годы написания романа Россия грозилась дворянству скорее революцией, нежели неким символическим унижением.

Но дав интересные исторические и литературоведческие интерпретации, собрав массу интереснейшего фактического материала, главной задачи, вынесенной в заглавие книги, Карпи не решает. Он опасно близко балансирует на грани понимания подлинных экономических воззрений Достоевского и тех конкретных исторических условий, которые их породили, но так эту грань и не переходит. В результате довольно ясные, последовательные и основанные на фактах экономические воззрения Достоевского оказываются в изложении Карпи довольно смутными, окрашенными какой-то реакционной мистикой пополам с юдофобией.

Против Ротшильдов

Карпи связывает социальные причины формирования восприятия Достоевским денег как нетрудового дохода с российской эпохой грюндерства – лихорадочной безответственной спекулятивной активностью, развернувшейся с началом царствования Александра II. В этот период непрерывно основывались новые акционерные общества, помещики, выступавшие главными инвесторами, старались вложить деньги в самые рискованные предприятия, никто не брезговал никакой наживой. Бесславное окончание николаевской системы после Крымской войны привело к тому, что еще до Великих реформ русское общество попыталось обеспечить свою независимость через приобретение экономического могущества, прибыльное вложение денег.

Карпи, опираясь на источники, рисует яркую картину этой золотой лихорадки.

«Кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь» – ностальгировал Лев Толстой.

«И простые рабочие, и фабричные, и фабриканты, и купцы всюду говорили нам об этом времени: «Мы тогда озолотились». Фабрики не могли изготовлять товары, которые быстро расхватывались; строились новые фабрики и расширялись старые, удваивалось число рабочих часов, работали ночью, цены на товары и заработки выросли непомерно» – писал В.П. Безобразов.

«Не успеет составиться новая акционерная компания, смотришь, все её акции разобраны нарасхват до дня официальной продажи, и тот час начинают ходить из рук в руки с надбавкой» – писал «Вестник промышленности» в 1858 году.