Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

Запись Н. Ильиной: «А как он описывал представителей высших классов, чиновника Орлова («Рассказ неизвестного человека»), его гостей! Он этих людей не знал! Не был знаком ни с кем выше помощника начальника станции. Среди правоведов, лицеистов было сколько угодно мерзавцев, но ведь они были хорошо воспитаны! А тут – идут в спальню Орлова и смеются над дамскими вещами. Разве так бывало? Неверно все, неверно! А как он крестьян описывал… Возьмите крестьян у Толстого – вот тот их знал!».

Ахматовское отношение к Чехову – это отношение человека у которого украли жизнь к тому, кто более всего способствовал своим очернительством этой краже. Ахматова защищает свой послереволюционный взгляд на дореволюционную Россию перед теми, кто этой России не видел и судит о ней по Чехову и на этом основании одобряет революцию. Это спор не о фактах, а об интегральном образе бывшей прежде России.

De profundis… Моё поколенье
Мало мёду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленьи,
Только память о мёртвых поёт.

Наше было не кончено дело,

Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,

До неистового цветенья

Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, моё поколенье,
Освещали твой страшный путь.

В этом стихотворении Ахматова наиболее ясно высказала свое послереволюционное ощущение, тождественное тому, что выразил Мандельштам в словах «я лишился и чаши на пире отцов, и веселья, и чести своей».

«Великолепная жизнь» её поколения была растоптана, разграблена и оклеветана – и Чехов оказался главным поставщиком материала для клеветников, похабивших былую Россию, которая была исполнена нормальной, яркой, наполненной радостью и творчеством, чреватой «неистовым цветеньем» жизнью. Не ненавидеть разрушителей и клеветников и не презирать «великолепным презреньем» их пособника, пусть и посмертно-невольного, было непросто.

Однако если вывести оценку за пределы разрушенной жизни лишенного чаши поколения и рискнуть сделать некое «метафизическое обобщение», то ахматовское обвинение Чехову окажется по прежнему справедливым.

Особенность Чехова как писателя в том, что он, во-первых, игнорирует действительность, он неточен в характеристиках, в описаниях, в фактах, иногда он попросту лжет (вспомним слова Ахматовой именно о социологическом не-реализме Чехова). Во-вторых, Чехов использует свои отступления от действительности прежде всего для её принижения, опошления, измельчения, он «закутывает всё в пепел», по выражению той же Ахматовой. Но, наконец, есть и третья сторона – при этом Чехов свое принижение выполняет в псевдореалистической манере, он совершенно чужд «гоголевщины» или хотя бы «достоевщины». Его карикатуры продаются им самим как фотографии.

Получается технология тройного обмана, доведенная до совершенства в вещах типа «Архиерея» (одно из самых гадких произведений в известной мне русскоязычной литературе – даже «Головлевы», пожалуй, не такие гадкие – точнее, слишком прямолинейно гадкие, сразу выплевываешь). «Архиерей» довольно точно раскрывает и чеховский метод ненавязчивого псевдореалистического опошления, и конечный смысл этого метода – полное обессмысливание человеческой жизни, ариманическое отрицание её высшей цели.

Все лучшее в человеческой жизни, все наиболее достойное в человеке есть стремление выйти за пределы этого противоречия, попытка превзойти свою физическую природу (в широком смысле, речь не только о телесности), чтобы привести её в соответствие с духовной.

Попытки этого самопревосхождения могут быть самыми разными, от одерживаемой с помощью благодати Божией победы духа над физикой в христианстве, через всевозможные формы титанизма, попыток сделать физического человека больше, чем он есть, и до нигилизма, отрицания физических условий как неприемлемых и несправедливых через уничтожение себя, уничтожение реальности, бунт и т. д.

Но, так или иначе, практически все писатели этого мира, равно как и все художники, все философы, вообще практически все люди, на которых лежит миссия осмысления и направления человеческой жизни, участвуют в заговоре по растравливанию в человеке чувства этого конфликта, постоянном поддержании чувства пропасти, которую надо так или иначе перепрыгнуть.