Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

Закономерно, что после войны, когда «русскую тему», горячим и искренним выразителем коей он был, начали загонять в подполье, Фатьянов оказался в роли своего рода «нового Есенина». Его постоянно ругали за «кабацкую меланхолию», обходили сталинскими премиями, а меж тем композиторам (прежде всего, постоянному замечательному соавтору Соловьеву-Седому) давали их за песни на его стихи. Отдельно поэта преследовали за пьянство – беду, которую этот народный лирик с Владимирщины в полной мере разделил с заочным учителем-рязанцем Есениным, с современником-смоленцем Твардовским и с подхватившим знамя вологодцем Рубцовым. Судьба русской поэтической души в тисках чуждой идеологии.

Прожив ярко, Алексей Иванович умер молодым, в сорок лет, так и не заслужив наград и чинов, навсегда оставшись великим анонимом – тем, над чьими песнями плачут, но чьей фамилии не помнят.

И, тем не менее, не много существовало столь чисто и беспримесно русских и народных явлений в поэзии ХХ века, как Фатьянов. В песенной лирике же ему просто не было равных.

В условиях эпохи великих потрясений, когда верхний этаж русской культуры подвергся капитальным разрушениям, крестьянскому отряду творцов выпала важнейшая миссия – отстоять народную душу, выразить ее так, чтобы мы не забыли сами себя.

Этот начатый Есениным подвиг охранения Руси продолжил в своей песне Фатьянов, подарив ее солдату в тот час, когда каждое движение души столь много значило на весах истории. Его песни явились оружием – они внесли колоссальный вклад в победу русского народа.

Улица Солженицына

Большую часть жизни я прожил окнами на улицу Александра Солженицына. Разумеется, имени писателя тогда на её табличках не было – она называлась Большой Коммунистической и была самой некоммунистической улицей в Москве. На километр, вплоть до Андроникова монастыря с музеем древнерусского искусства имени Андрея Рублёва, протянулись ампирные усадьбы с античными рельефами, доходные дома со львами, модерные особняки с мозаиками. И только синий рогатый троллейбус, привозивший из школы на Заставе Ильича, напоминал о том, что на дворе уже ХХ век, а не всё еще XIX.

Парил над всем этим старорежимным великолепием огромный купол церкви святого Мартина Исповедника. Деньги на строительство дал чаеторговец В.Я. Жигарев, торговавший с Китаем и дослужившийся до поста московского городского головы – один из тех, о ком Солженицын вспомнит в своем выступлении, объясняя, почему России не нужно «учиться» у Запада рыночной экономике. «Россия дореволюционная была полна деловой инициативы, свободы выбора деятельности и занятий. У нас цвела торговля, цвела промышленность… Русское купечество существовало уже в XVI веке… Те купцы торговали с Китаем, и с Дальним Востоком, и на Аляске они были…»[65].

«Большая Алексеевская», как называлась улица до революции, была средоточием этого купеческого, делового, практического и, в то же время, богомольного сословия. Именно здесь между усадьбой купчихи Пелагеи Кононовой, домом 11, и особняком ещё одного городского головы – И.А. Колесова, домом 13, и нашлось у Москвы место для памятника Солженицыну.

«Солженицын – наш славянофил. Между тем он с головы до ног – немец; он Штольц среди Обломовых. Точность распорядка по минутам; работа, работа, работа; цель, цель, цель; расчет, расчет, расчет…», – рассуждала в дневниках Лидия Корнеевна Чуковская и заключала «во всем этом ничего русского»[66]. Это, конечно, не так, – миф о непрактичности и лени русского человека интеллигенция списала с себя и перенесла на весь народ.

Солженицын же был обломком совершенно другого сословия, – уничтоженного большевицкой властью под корень – русских горожан. Социолог, возможно, употребил бы варваризм «бюргеров». Это купцы, мастеровые, предприниматели, инженеры – иногда потомственные, иногда едва поднявшиеся сами из сельских низов, как дед Солженицына Захар Фёдорович, но уже усвоившие этический сплав из прагматизма и честности: «Нэ так, як вы, хозяйнував: / Сам жив – и людям жить давав. / А шоб уси равны булы – / Того нэ будэ николы»[67].

Вадим Цымбурский назвал Солженицына голосом русской Контрреформации «стремящейся вернуть дореформационные ценности новому горожанину, созданному большевистскими десятилетиями»[68]. Те ценности, которые прививал Солженицын советскому горожанину не аграрно-помещичьи, не сельские, а подлинно городские – в противность большевицкой слободизации. Отсюда рационализм, чуждость мистицизму и мечтательной лени, тяготение к тому, что называют «протестантской этикой» – честность, расчетливость в труде, бережливость (распространенная и на народ – сбережение народа, экономия народных сил). Отсюда симпатия к старообрядцам и протестантам как человеческому типу при отсутствии, в последнем случае, всякого догматического сочувствия к разрушительному духу Реформации.