Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

Наибольшую наивность Солженицын проявил, предположив, что его программа может быть принята Политбюро в интересах продолжения противостояния с Западом. Не противостояния хотели кремлёвские тогда ещё не старцы, а признания и слияния, торжества, подобного тому, которое совершилось в 1975 году в Хельсинки. Солженицына не недопоняли, а напротив – слишком хорошо поняли и потому извергли «во тьму внешнюю», на тот самый Запад, наущать против которого он смел в своём письме.

Тут-то становятся понятны причины, по которым сокол русского цивилизационного изоляционизма обернулся «ястребом холодной войны». СССР надлежало вытолкнуть из западной системы усилиями самого Запада, который должен был содействовать краху коммунизма и, в то же время, не позволить России раствориться в либеральном миропорядке. Антисоветский напор Запада, в котором причудливо переплелись антикоммунистические и русофобские мотивы, стал тем газом, который выбросил уже постсоветскую Россию из «мирового сообщества» и позволил ей стать самой собой.

Россия имеет право быть собой. Все великие цивилизации мира имеют право быть собой. Это центральный тезис «Гарвардской речи», которая сдвигает ось истории идей, а за нею и реальной политики.

«Всякая древняя устоявшаяся самостоятельная культура, да ещё широкая по земной поверхности, уже составляет самостоятельный мир, полный загадок и неожиданностей для западного мышления. Таковы по меньшему счёту Китай, Индия, Мусульманский мир и Африка, если два последние можно с приближением рассматривать собранно. Такова была тысячу лет Россия, – хотя западное мышление с систематической ошибкой отказывало ей в самостоятельности и потому никогда не понимало, как не понимает и сегодня в её коммунистическом плену…»[100].

Тезис о множественности и самобытности цивилизаций, произвел куда более фундаментальные изменения в западном мышлении, чем эффектная, но проигнорированная, по сути, критика Солженицыным отступления Запада от собственных цивилизационных начал. Благодаря русскому писателя мир начал осознавать свою множественность. Однако не раздробленную по индивидам, а собранную в большие традиции и культуры:

«Человечество развивается не единым потоком, а отдельными областями, отдельными культурами, у которых свои закономерности в развитии. Это впервые было отмечено Николаем Данилевским в XIX веке в России, потом, на переходе к ХХ веку, Николаем Трубецким, но не было усвоено до тех пор, пока эту же идею провёл Освальд Шпенглер, а за ним Арнольд Тойнби. Поскольку эти культуры, эти огромные, часто замкнутые, миры развиваются не по единой команде и не по единому закону по всей Земле – то в разное время они возвышаются, усиляются, потом, наоборот, ослабляются. Сегодняшнее усиление ислама, исламского фундаментализма – яркий пример этого феномена… Могут быть вспышки и других культур: восточных, дальневосточных, может быть даже африканских… В этом разнообразии мира состоит его высшая красота»[101].

Универсалистская модель «модернизации как вестернизации» остаётся лишь для использования «самодовольным чиновником»[102] Фукуямой и заводит Америку в тупики либерального интервенционизма (впрочем, к нашим дням американский политолог перековался и прославляет марксизм, что ещё раз подтверждает справедливость солженицынской мысли о единстве либерального и коммунистического крыльев просвещенческой идеологии).

В центре западной политической мысли оказывается концепция столкновения цивилизаций, признающая данилевско-тойнбианско-солженицынские «самостоятельные миры» реальными политическими субъектами. Если Сэмуэль Хантингтон обходит молчанием очевидную связь своей концепции с Гарвардской речью (которую он, вероятно, слышал лично, будучи преподавателем университета), то идеолог правого республиканизма, а затем – трампизма Патрик Бьюкенен ссылается на русского мыслителя постоянно: «Солженицын сказал: «Чтобы уничтожить народ, нужно лишить его корней»[103].

«Меня упрекали, что я разрушал двуполюсный мир. – говорил Солженицын на встрече в Саратовскому университете. – Я согласен этот упрёк принять: в том смысле разрушал, что, находясь в СССР, не боялся, когда головы секли, говорить о коммунизме всё, что я думал. А когда меня выслали на Запад, то, не боясь того, что нахожусь на американской земле, на их земле, я говорил всё, что думал, – о западной жизни, об Америке. И там находились такие, что писали жирными заголовками: пошёл вон, если тебе не нравится наша страна! убирайся в СССР! Да, я разрушал двуполюсный мир. Но он и не должен быть двуполюсным. Он должен быть многополюсным. Он имеет право на высокое и объёмное многообразие»[104].

«Гарвардская речь» была интеллектуальным Рубиконом и для глобальной, и для русской мысли – траектория орбитального пути себя исчерпала и намечается какая-то другая. Исчерпала – не значит, что уже закончилось движение по этой траектории. Но оно становится всё менее естественным и всё более принудительным.