Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

«В результате внезапного и грубого установления границ внутри славянских народов миллионы семейных и дружеских связей оказались разрушены. Разве это можно принять безропотно? Недавние выборы на Украине, к слову, явно демонстрируют предпочтения жителей Крыма и Донецка… Я сам почти наполовину украинец. В детстве я слышал очень много украинской речи. Я люблю эту культуру и искренне желаю Украине всяческих успехов, но только в ее истинных этнических границах – без прихваченных по дороге российских территорий. И уж точно не в качестве «великой державы», на что сейчас сделали ставку украинские националисты. Они всячески кривляются и приветствуют создание культа силы, убежденно стараясь слепить из России врага. Повсюду звучат агрессивные лозунги. В украинской армии вовсю пропагандируется неизбежность войны с Россией»[110].

Проблему права русской нации жить на своей земле он ставит и применительно к внутренним делам нынешней России – указывает на неприемлемость ленинского типа «федерации», парада суверенитетов, неравноправия русских, языковой дискриминации русского населения – «систему национального неравноправия надо кончить».

«В автономиях (со своими президентами, конституциями, флагами, гимнами) – «титульные» народы почти всюду составляют меньшинство, иногда резкое меньшинство – между тем определяют собой аппарат и идеологию управления… равенство грубо нарушено в наших автономиях – языковыми и служебными преимуществами «титульной» нации. Всё это – кричаще несправедливо. И должно безотлагательно быть исправлено… В автономиях нельзя признать за «титульной нацией», даже если она не в меньшинстве, фактического права управлять всем населением территории от себя, а не в составе общегосударственного управления и по общегосударственным законам…»[111].

Он требует незамедлительно предоставить «помощь русским беженцам в их переселении в Россию»[112], параллельно предостерегая в речи перед Государственной Думой против расширения миграционного половодья:

«Есть еще встречная волна так называемых мигрантов. Объявили себя республики суверенными государствами. Но почему-то их граждане приезжают к нам… Эта незаконная эмиграция ущемляет коренное население: в жилье, в коммунальных услугах, в транспорте, в медицине, в образовании, в имущественных объектах», – говорилось в том же выступлении»[113].

В 90-е Солженицын, по сути, единственный, кто постоянно и громко выступает ходатаем прав русского человека в его унижении и бесправности. Постоянно говорит о правах «отмежёванных», ставших «иностранцами в 24 часа». Первым обращает внимание на фактический геноцид русских в дудаевском террористическом анклаве. Помню, как тогда говорили: «Только два человека представляют интересы русских – Солженицын и Патриарх». И эта беспримесность национального звучания солженицынского слова объяснялась тем, что не содержала ни малейших оттенков коммунистической ностальгии, в которой утопала риторика неосоветской оппозиции, незаметно превратившейся у нас в последние годы в идеологическую привласть.

Краеугольным камнем в деле Солженицына было то, что он противопоставил этой ностальгии решительный порыв к нормализации всей русской истории. Случилось так, что русская мысль очень рано утратила историософию успеха – такую можно найти у Карамзина и Пушкина.

Частичное поражение в периферийном конфликте от общеевропейской коалиции – Крымской войне произвело странный и драматический сдвиг в русской мысли – чаадаевская историософия неудачи стала нормой. Одни – западники приняли её в чистом виде. Другие – последователи славянофильского направления начали искать точку, в которой в нормальной русской истории всё пошло не так. Наконец коммунистическая власть установила как норму представление о том, что глубоко извращенная русская история была от самого Рюрика устремлена к Октябрьскому перевороту, неожиданно превратившему страну-парию в авангард прогресса.

Для отрицающих этот переворот и установленную им власть он тоже занял место исторического средоточия, а всё предшествующее превратилось в совокупность его истоков – грехов, вин, ошибок и преступлений, которые «не могли не закончиться» Октябрем. Представление о том, что русская история в своем ходе нормальна, в своих достижениях замечательна и как раз переворот ХХ века представляет собой нелогичную ошибку, процессуальный сбой, по преодолении которого она может продолжаться дальше, было характерно буквально для считанных единиц – Иван Ильин, Иван Солоневич.

Солженицын кладёт свой авторитет на чашу весов «нормализаторов». Уже через «Архипелаг» красной нитью проходит сравнение нормальности старого русского времени и ненормальности, вывихнутости большевизма. В «Из-под глыб» он в праведном гневе и святом пристрастии набрасывается на эпигонов Бердяева, утверждающих, что «Коммунистическая власть есть не внешняя сила, но органическое порождение русской жизни» и каламбурящих о сопряжении «Третьего Рима» с «Третьим Интернационалом»[114].