Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

Самым популярным у читателей жанром были заграничные зарисовки и каждый уважающий себя литератор, которому довелось пересечь границу в районе Бреста или Шереметьево, обязательно снабжал советских читателей своей версией «писем из Рая», с большей или меньшей ловкостью камуфлируя их под отчет о командировке по девяти кругам ада. Читатели вцеплялись в эти отчеты так, как слепой вцепляется в любые описания окружающего мира, пытаясь по частям реконструировать целое.

Без постижения основ религиозного культа Заграницы, – всепроникающего и всеохватного, вряд ли будет понятно то, что произошло со страной потом – в 1991 году. Люди делились на два класса – выездных и невыездных. Невыездной был парией независимо от того, являлся ли он жертвой политического доноса или обладавшим всеми советскими привилегиями секретным академиком-оружейником. Невыездной – и точка.

Евгений Евтушенко был одним из знаменитейших жрецов культа Заграницы. Пока юноши всей страны мечтали об Америке, у него было всё с нею по настоящему: портрет на обложке «Time», выступления в американских университетах, где его подавали как «русского Гинзберга», встречи с Робертом Кеннеди, Никсоном и даже Рейганом…

Сами названия его поэм говорили о том, что поэт принадлежит к Выездным, что он регулярно прикасается к самым святым органам божества: «Коррида», «Под кожей статуи Свободы», «Снег в Токио», «Голубь в Сантьяго», «Ритмы Рима», «Любовь по-португальски».

Когда в этом «клубе путешественников» затесывались «Братская ГЭС», «Ивановские ситцы» или «Северная надбавка», гремели стихи, обличавшие стяжательство, вещизм («Она была стервой, стервой, стервой…»), потребительство, забвение истинных революционных ориентиров, когда раздавались проклятия в адрес Сталина (в угоду Хрущеву), американского империализма и его преступлений во Вьетнаме (в угоду Брежневу), Берии (в угоду Горбачеву), все отлично понимали правила этой игры. Немножко поработать Маяковским, чтобы снова получить возможность обличить португальского диктатора Салазара, целуясь с заграничной девчонкой под мостом его имени.

Как выездной Евтушенко был идеален. Он непрерывно перемещался по различным точкам планеты и это неустанно подчеркивал – «в Гонконге я сам нарывался на нож…». Андрей Вознесенский всё делал неправильно, он бравировал своими встречами с никому не понятными и не интересными людьми, типа Мартина Хайдеггера, а вот Евтушенко давал мясо, описывал с подковыркой легкого порнографа те самые вещи и места, где побывал и где его читатель хотел бы побывать. Именно поэтому его поэмы так напоминают комиссионку.

Вдобавок ко всему – он еще и фотографировал, то есть привозил из своих вояжей еще и какое-то количество визуальных подтверждений. Это уже было сродни византийской легенде про повара, который прихватил из Рая два яблока.

Когда Евтушенко спускался из-за облаков на грешную русскую землю, то получалось нечто вызывающе отвратительное. Вот «Братская ГЭС», поэма о социалистическом строительстве. Все обычно помнят из нее только первую строчку: «Поэт в России – больше, чем поэт». Что уже в третьей строке чудовищное, попросту смехотворное «в ком бродит гордый дух гражданства», а четвертая плагиат из Блока – помнят реже.

Но о чем все уже забыли и не вспоминают, так это насквозь русофобская, в точном соответствии с заветами классиков марксизма-ленинизма, историософия этой поэмы, построенная на диалоге египетской пирамиды, построенной кровью и потом рабов (в этот образ автор, несомненно, зашил намек на стройки ГУЛАГа), и Братской ГЭС, построенной свободными людьми социализма. Россия предстает в поэме как страна, которую «топтали, топтали, топтали… и свои, что хуже татар», пока она не восставала и не взрывалась. И дальше цепочка восхвалений – Стеньки Разина, декабристов, петрашевцев, Чернышевского, и, конечно, Ленина.

«Братскую ГЭС» можно буквально растащить на цитаты к очередному навальнингу, о том, что спокойное и покорное развитие России суть терпение и унижение, но «суть России не такова», а она в революциях, бунтах и протестах. Торжествующий исторический нигилизм под видом революционного патриотизма. По счастью, наши революционеры Евтушенко не читали.

Еще более вопиющий случай – поэма «Непрядва». В 1980 году страна торжественно праздновала 600-летие Куликовской битвы. Это была высшая точка и лебединая песня русского патриотизма в разрешенном советской властью формате. Выпускались книги, плакаты, альбомы, значки, проводили торжественные мероприятия.

Решил отметиться и Евтушенко, совершенно грязной, по сути издевательской поэмой, где младенец гадит в клобук Сергию Радонежскому, а старец «выдает» Дмитрию Донскому двух схваченных за уши во время подслушивания молодых иноков – Пересвета и Ослябю. Читать это без омерзения было невозможно.