Ртуть

Вот опять кто-то появляется на пороге моей камеры и подает мне еду вместо того, чтобы просунуть ее в стенное окошко. Я обращаюсь к этим людям, но никто из них не говорит со мной в первые недели. А потом я начинаю находить записки под чашкой с похлебкой. Там, на свободе, мои друзья ищут способы разомкнуть закрытые двери. У каждого есть своя цена. Я уверен, что они найдут человека, который согласится переговорить со мной. Я должен поберечь нервы, набраться терпения и ждать. И упражняться. Мне нужно по нескольку раз в день делать физические упражнения, иначе мои мышцы ослабеют. Я потягиваюсь, поднимаю и развожу в стороны руки, приседаю и хожу-топчусь на одном месте. С интервалом в несколько дней мне приносят новую свечу, а также чашу с теплой водой и полотенцем – чтобы я мог помыться. Сегодня мне дали новую одежду – слава богу! Не значит ли это, что в скором времени мне предстоит предстать перед судьей?

Когда моего сына назначили архиепископом Буржским, я, конечно же, испытал за него гордость и пожелал отметить такое событие в доме, достойном моей семьи и всего, что мы вместе добились. Его торжественный въезд в Бурж стал для меня и моей драгоценной Марсэ настоящим моментом триумфа. Но я не прикладывал руку к его назначению – так решила его Церковь. И пир, который я устроил в его честь, был данью его успеху! Разве я не имел на это право как отец, гордящийся своим сыном?

И что плохого было в том, что я построил богатый особняк в своем родном городе? Его архитектурный облик стал сплавом разных стилей и особенностей тех многочисленных дворцов, которые я повидал в своих путешествиях – сплавом пусть и причудливым, но гармоничным! Такого прежде не было во Франции! И какая зависть, должно быть, снедала придворных при виде его великолепия!..

Как опрометчиво я поступил, устроив пышный пир в честь возвышения нашего сына. Архиепископа Буржа в его родном городе! Но разве у нас с Марсэ не было оснований для гордости? И все же глупо было кичиться моей новой семейной обителью в городе, где я начинал – как сын меховщика… торговца звериными шкурками…

Какие почести оказал мне король при вступлении в Руан – всего несколько месяцев тому назад. Разве я смогу когда-нибудь позабыть тот счастливый момент, когда я ехал за своим государем вместе с двумя его величайшими воинами – Пьером де Бризе и Жаном де Дюнуа. И на всех нас троих были одинаковые костюмы – к удовольствию короля. Естественно, что меня тогда захлестнули эмоции – от одного осознания того, что король пожелал воздать должное не только своим самым храбрым и успешным полководцам, но и мне! Карл посчитал нужным показать всем, что своим военным триумфом был отчасти обязан и мне, буржскому купцу, снабжавшему деньгами его армию.

Что изменило это признание королем моих заслуг? Я все думаю и думаю об этом, но ответа не нахожу. Я никогда не жалел денег на помощь бедным. Сколько благотворительных дел я совершил! Неужели это выглядело так, будто я пытался обелить свой образ или замолить свои грехи – жадности и стяжательства?

Мои стражи приходят снова и смотрят на меня через крошечное окошко в стене. Да, я все еще живой, сижу в кромешной темноте. У меня отросли волосы и борода. А ногти я пытаюсь отгрызать. Из единственного окошка в потолке моей камеры сейчас пробивается слабый дневной свет. Должно быть, они приподняли немного крышку. Мне этого вполне достаточно, чтобы писать свои записки.

Давно ли король Карл готовил мне опалу? Со смерти Агнессы? Или еще раньше? Уж не вообразил ли он, что я не одобряю ее замену? Всю жизнь я тщательно скрывал от всех свои чувства. И при дворе знают, что по моим глазам не прочесть моих мыслей. Какое мне дело до того, кого король выбирает себе в спутницы? Тем более что я нисколько не сомневаюсь в том, что Антуанетта де Меньеле стала бы такой же частой посетительницей моей лавки, какой была ее предшественница.

Я не унаследовал свое богатство, как остальные при дворе. Я сам сколотил свое состояние. Я зарабатывал деньги руками и головой и часто использовал их во благо короля и моей страны. У меня есть дома в большинстве крупных городов королевства, включая Париж. У меня много поместий – порядка сорока, я думаю. Но мне ведь надо обеспечивать пятерых детей и заботиться о большой, сильно разросшейся семье. Я владею несколькими рудниками на юге страны и флотилией торговых судов, перевозящих мои товары по всему свету. Но я никогда не злоупотреблял своим финансовым могуществом и никогда ничего не вымогал посредством угроз ни у одного человека. Тогда по какой такой причине я должен быть козлом отпущения для короля и его двора?

Когда же кто-нибудь поговорит со мной?

Я заговариваю с каждым, кто приносит мне еду и уносит мой горшок. Но мне все отвечают молчанием. Моя камера темная, но сухая; моя постель сносная. И сейчас не холодно.

Но почему ко мне никто не приходит?