Руанда: принять примирение. Жить в мире и умереть счастливым

Очевидно, так как она была отчаянным, даже фанатичным, борцом с властью тутси Кагаме и его военной политикой, которую я считал «спасительной», меня никогда не интересовали ни эта женщина, ни партия, ни ее политическая программа. Но в марте 2014 года, когда начали сравнивать мою песню с ее речами, это пробудило во мне некоторое любопытство. Мне нужно было узнать больше. Тогда я прочел множество статей в местной и международной прессе по поводу ее процесса. Официально она была обвинена и осуждена за контакты с повстанческим движением руандийских хуту в Конго (FDLR – Демократические силы освобождения Руанды), за планы вооруженного свержения власти в Руанде и за преуменьшение геноцида. Она была приговорена к 15 годам тюремного заключения.

Многие считали, что у этой женщины не было никаких коварных планов с FDLR. Однако речь, которую она произнесла на мемориале геноцида в Кигали сразу после своего прибытия в Руанду, определенно могла не понравиться режиму РПФ и, странным образом, эта речь так совпала с содержанием моей песни.

В речи, которую она произнесла 16 января 2010 года у входа в Мемориал, расположенном в районе Гисози, она заявила, что «это был, конечно, геноцид тутси в Руанде, но также имели место быть преступления против хуту, и ответственные за эти преступления должны предстать перед правосудием… примирение невозможно, если все стороны одинаково не получат справедливого суда…»

В третьем куплете моей песни:

«Геноцид осиротил меня, но это не заставит меня забыть жертв насилия, которое не было названо геноцидом. Эти братья и сестры тоже люди, как и я. Я молюсь за них, сочувствую им, все мои мысли о них».

Во втором куплете моей песни Примирения:

«Смерть никогда не может быть благом. Жертвы геноцида, войны и мести, все те, кто умер по причине несчастных случаев и болезней, сейчас на небесах и молятся за нас».

После того, как я послушал речь мадам Ингабире на Ю-тубе и сравнил со своей христианской песней, я понял, что кто-то думает так же, как я, и это тот, кто беспокоится о примирении руандийцев. Я открыл, что Истина больше и сильнее тех, кто ее говорит.

Если когда-то кого-то убили, подчинили, посадили в тюрьму или каким-нибудь образом заставили молчать из-за того, что он говорил правду, знайте, что истина сильнее скажется через других людей, которые не встречались и не знали жертву. Другими словами, в моей песне и в речи мадам Ингабире было одно преступление – мы осмелились публично сказать, что в Руанде для настоящего примирения нужно рассказать обо всех жертвах, всех их упомянуть, они все заслуживают беспристрастной справедливости.

На самом деле вплоть до этого часа, когда я пишу эти строки, жертвы убийств, совершенных РПФ Инкотаньи и их режимом, не названы, и в этом нет никакой справедливости. Это главная помеха на пути истинного национального примирения.

Когда я прибыл в центральную тюрьму Кигали, одно поддерживало мою радость и смелость – я знал, что я здесь вместе с Викторией Ингабире по одной причине. Если эта женщина хуту исключительной смелости, преследуемая за то, что она требовала справедливости для своих, я всем сердцем надеюсь, что мое пребывание в этой тюрьме и мой крестный путь, который ей отныне известен, сможет подбодрить ее, утешить и подтвердить, что Истина еще не умерла.

Я верю в то, что Истина не принадлежит ни тутси, ни хуту, ни власти, ни оппозиции, ни победителям, ни проигравшим, Истина – это Божественная ценность, превыше всего существующего, и в ней проявляется всё человеческое ради своего собственного счастья.

Справедливость – это не то сокровище, которое приобретается, когда у вас есть власть, как приобретается богатство побежденного врага. Справедливость – это независимая насущная ценность, безвозмездно дарованная миру, природная необходимость для всякого человеческого существа – жертвы и палача, победителя и побежденного.

Спустя два года после моего заключения в тюрьму я попытался поговорить с мадам Ингабире. Когда мне было поручено организовать поминовение жертв геноцида для заключенных, я воспользовался своими обязанностями, чтобы предоставить ей место, где можно расположиться и общаться без затруднений. Пока представитель службы протокола предоставлял места для других заключенных, я обратился к ней: