Рубаи

И гладит бережно душистый локон друга.

30

Призыв из кабака поднял меня от сна:

«Сюда, беспутные поклонники вина!

Пурпурной влагою скорей наполним чаши,

Покуда мера дней, как чаша, не полна».

31

Когда под утренней росой дрожит тюльпан

И низко, до земли, фиалка клонит стан,

Любуюсь розой я: как тихо подбирает

Бутон свою полу, дремотой сладкой пьян!

32

Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз

Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.

И стоит ли жалеть, что я — кровавой слизи,

Костей и жил мешок — исчезну вдруг из глаз?

33

Ax, сколько, сколько раз, вставая ото сна,

Я обещал, что впредь не буду пить вина.

Но нынче, Господи, я не даю зарока:

Могу ли я не пить, когда пришла весна?

34

Смотри: беременна душою плоть бокала,

Как если б лилия чревата розой стала.

Нет, это пригоршня текучего огня

В утробе ясного, как горный ключ, кристалла.

35

Влюбленный на ногах пусть держится едва,

Пусть у него гудит от хмеля голова.

Лишь трезвый человек заботами снедаем,

А пьяному ведь все на свете трын-трава.

36

Мне часто говорят: «Поменьше пей вина!

В том, что ты пьянствуешь, скажи нам, чья вина?»

Лицо возлюбленной моей повинно в этом:

Я не могу не пить, когда со мной она.

37

Как полон я любви, как чуден милой лик,

Как много я б сказал и как мой нем язык!

Не странно ль, Господи? От жажды изнываю,

А тут же предо мной течет живой родник.

38

Красой затмила ты Китая дочерей,

Жасмина нежного твое лицо нежней;

Вчера взглянула ты на шаха Вавилона

И все взяла: ферзя, ладьи, слонов, коней.

39

В бокалы влей вина и песню затяни нам,

Свой голос примешав к стенаньям соловьиным!

Без песни пить нельзя — ведь иначе вино

Нам разливалось бы без бульканья кувшином.

40

Запрет вина — закон, считающийся с тем,

Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить — признак мудрости, а не порок совсем.

41

О чистое вино, о сок лозы хмельной!

Я так тобой напьюсь и так сольюсь с тобой,

Что каждый, издали меня завидев, кликнет:

«Эй, дядя Хмель, куда ты путь направил свой?»

42

Как долго пленными нам быть в тюрьме мирской?

Кто сотни лет иль день велит нам жить с тоской?

Так лей вино в бокал, покуда сам не стал ты

Посудой глиняной в гончарной мастерской.

43

Налей, хоть у тебя уже усталый вид,

Еще вина: оно нам жизнь животворит,

О мальчик, поспеши! Наш мир подобен сказке,

И жизнь твоя, увы, без устали бежит.

44

Пей, ибо скоро в прах ты будешь схоронен.

Без друга, без жены твой долгий будет сон.

Два слова на ухо сейчас тебе шепну я:

«Когда тюльпан увял, расцвесть не может он».

45

Все те, что некогда, шумя, сюда пришли

И обезумели от радостей земли, —

Пригубили вина, потом умолкли сразу

И в лоно вечного забвения легли.

46

Сей караван-сарай, где то и дело день

Спешит, как гостя гость, сменить ночную тень, —

Развалины хором, где шли пиры Джамшидов[3],

Гробница, что дает Бахрамам[4] спящим сень.

47

Будь Аристотеля, Джемхура[5] будь мудрей,

Будь богдыхана[6] ты иль кесаря сильней,

Пей все равно вино. Конец один — могила:

Ведь даже царь Бахрам почил навеки в ней.

48

Я к гончару зашел: он за комком комок

Клал глину влажную на круглый свой станок;

Лепил он горлышки и ручки для сосудов

Из царских черепов и из пастушьих ног.

49

Пускай ты прожил жизнь без тяжких мук, — что дальше?

Пускай твой жизненный замкнулся круг, — что дальше?

Пускай, блаженствуя, ты проживешь сто лет

И сотню лет еще, — скажи, мой друг, что дальше?

50

Рожает лань детей, и львица дремлет там,

Где древле бражничал в кругу друзей Бахрам,

Великий Ловчий, смерть степному зверю несший,

Он ныне мирно спит, захвачен смертью сам.

51

Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,

Придется все-таки покинуть этот свет.

Будь падишахом ты иль нищим на базаре —

Цена тебе одна: для смерти сана нет.

52

Ты видел мир, но все, что ты видал, — ничто.

Все то, что говорил ты и слыхал, — ничто.

Итог один, весь век ты просидел ли дома,

Иль из конца в конец мир исшагал, — ничто.

53

С тех пор, как взнуздан был скакун небес, а там,

Вверху, огни Плеяд зарделись по ночам,

Все, все предрешено в судилище предвечном,

И ничего в вину нельзя поставить нам.

54

От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:

И с нищим и с царем она равно крута.

Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,

Все прочее — поверь! — одна лишь суета.

55

Где высился чертог в далекие года

И проводила дни султанов череда,

Там ныне горлица сидит среди развалин

И плачет жалобно: «Куда, куда, куда?»

56

Я утро каждое спешу скорей в кабак

В сопровождении товарищей-гуляк.

Коль хочешь, Господи, сдружить меня с молитвой,

Мне веру подари, святой Податель благ!

57

Моей руке держать кувшин вина — отрада;

Священных свитков ей касаться и не надо:

Я от вина промок, — не мне, ханжа сухой,

Не мне, а вот тебе опасно пламя ада.

58

Нас, пьяниц, не кори! Когда б Господь хотел,

Он ниспослал бы нам раскаянье в удел.

Не хвастай, что не пьешь, — немало за тобою,

Приятель, знаю я гораздо худших дел.

59

Приход наш и уход загадочны; их цели

Все мудрецы земли осмыслить не сумели.

Где круга этого начало, где конец?

Откуда мы пришли? Куда уйдем отселе?

60

Блуднице шейх[7] сказал: «Ты, что ни день, пьяна,