Рубедо

— Уехать, — наконец, повторил Генрих. — Я объехал Священную империю вдоль и поперек. Был в Далме и Равии, в Туруле и Бонне, и увидел, сколь велика империя, которой управляет отец, и проблемы под стать ее размеру. Я не могу сбежать, пока не решена хотя бы главная из них.

— Какая? — прошептала Маргарита, и затаила дыхание, кажется, уже зная ответ. Поэтому Генрих просто поцеловал ее в губы и сказал:

— Я попросил забыть обо всем до утра. И хочу вместе провести эту ночь в одном тайном местечке с видом на Данар. О нем еще не знают ни мои шпионы, ни шпионы Дьюлы. Мы спрячемся там до рассвета.

— А после? — спросила Маргарита, поднимая на него ждущие глаза. — Что будет потом, Генрих?

— Потом я куплю какой-нибудь уютный охотничий домик недалеко от Авьена. Никто не узнает о нем, не найдет. А сейчас поторопимся: скоро начнут разъезжаться гости и очень удивятся, увидев в гардеробной двух голых любовников.

Маргарита заливисто расхохоталась, и Генрих вторил ей, хотя нутром понимал: скандала все равно не миновать.

Ротбург. Утро после бала.

Утро сочельника малолюдно: знать отдыхала после придворного бала, горожане попроще готовились к празднику — пахло хвоей и пряностями, над черепичными крышами завивался дымок. Глядя на город через раздернутые портьеры, будто подсматривая в замочную скважину, Генрих думал, что побег из страны кажется не дурной идеей: как только опыты увенчаются успехом, они незамедлительно и тайно покинут Авьен с его многовековой историей, помпезной архитектурой и незыблемыми правилами.

— И почему нам отпущена такая малость? — на прощание задумчиво говорила Маргарита, припадая щекой к его голым ладоням. — Говорят, зимние ночи долги, а эта — неприлично коротка. Так страшно расставаться: вдруг снова потеряю тебя надолго?

— Будут и другие ночи, и новые встречи, — обещал Генрих. — Ты увидишь меня на рождественской мессе, а я обязательно узнаю тебя в толпе и подам знак, что узнал.

Он улыбался весь обратный путь, стараясь не обращать внимания на фиакр, упрямо тащившийся по его следам до самого Ротбурга, и это уже не беспокоило, как раньше — людям свойственно привыкать даже к самым раздражающим вещам. А по возвращению тотчас распорядился составить список самых красивых охотничьих замков в пределах Авьенского леса, переоделся в новый мундир и подписал адъютантам и слугам отпускные бумаги — пусть проведут праздник с семьями. Самого Генриха тоже ждала семья: он слышал, как бегают камеристки, как с кухни — которые сутки! — поднимаются дурманящие ароматы, и как в гостиной звенят фамильным серебром, раскладывая приборы на всю большую монаршую семью.

На их императорские величества и их высочества Генриха и Ревекку, на маленькую Эржбет и старшую Софью с супругом — Ингрид не приехала, со дня на день ожидая прибавления, что несказанно радовало Эттингенов, пусть даже ценой ее отсутствия на ежегодном семейном празднестве, — на кузена Людвига, на тестя и тещу, которых не хотел видеть ни сам Генрих, ни кайзер, но которые все равно приехали и сидели теперь с самого края стола.

При виде вошедшего Генриха его величество кайзер поджал губы и пару раз постучал краем ложечки о бокал — часы и вправду показывали три минуты второго, но за опоздание Генрих не извинился, а просто сел в приготовленное ему кресло и неспешно принялся заправлять салфетку за воротник. Кожа еще горела от объятий Маргариты, на сердце разливалось спокойное тепло, и потому Генриха не тревожило затянувшееся молчание. Но императрица вдруг, страдальчески заломив брови, коснулась пальцами виска. Генрих обеспокоенно привстал, но, поймав тяжелый взгляд отца, сел снова.

— Немного воды, — шевельнула губами императрица и, дождавшись, пока лакей наполнит ее бокал из запотевшего графина, добавила едва различимо:

— Мигрень…

— Вам не мешало бы показаться лейб-медику, — заметил Генрих.

— А вам, сударь, не мешало бы вспомнить о правилах этикета, — прервал кайзер. — Вы собираетесь благословлять обед?

— Как пожелаете, — сдержанно ответил Генрих и, соединив ладони, забормотал «Pater noster», прибавив в конце: — Пусть благодать прольется на всю династию Эттингенов. Авьен будет стоять вечно…

И гости подхватили:

— Amen!

Лишь после этого слуги принялись подавать блюда.

Обедали в неловком молчании.

Кузен Людвиг тут же налег на тушеную говядину, тогда как Равийские короли едва ковыряли картофельный салат под горчичным соусом, а матушка и вовсе не притронулась к своему салату из латука и цикория, и только время от времени цедила воду.

— Матушке нездоровится! — громким шепотом поделилась Эржбет, глядя на Генриха большими, по-турульски темными глазами. — Их величества не спали всю ночь!

— Милая, веди себя пристойно! — нервно одернула императрица, и девочка тут же опустила взгляд в тарелку. Генрих сразу решил, что обязательно подарит сестре того симпатичного шоколадного пони: Эржбет, как и ее мать, любила лошадей.