Рубедо

— Не говорите так, отец! — скрипнул зубами Генрих и предусмотрительно заложил покалывающие руки за спину. — Она лучше многих родовитых дам. К тому же…

— Не желаю слушать! Вы женатый человек, сударь! Да, да! — каждое слово отец подтверждал нервным кивком головы. — И я запрещаю! Слышите? Запрещаю отныне все встречи с этой дамой! Вы опозорили семью! Династию! Своими ребячьими выходками ославили на всю империю!

— Отец, — Генрих шагнул вперед, и кайзер выставил ладонь, будто воздвигая между собой и сыном невидимую и прочную стену, о которую Генрих тотчас ударился грудью и остановился.

— Не приближайтесь! — выдохнул кайзер, старчески тряся головой. — Видит Бог, я терпел от вас многое! Я терпел ваши грязные пасквили в газетах. Ваши глупые занятия естествознанием. Терпел ваши попойки. Вашу дружбу с бунтовщиками. Вашу некомпетентность! Прощал слишком многое!

— Ошибку с калибром вы мне не простили, — успел возразить Генрих, весь превращаясь в пружину. — Вы отстранили меня от инспектирования!

— При надобности я попрошу вас вовсе покинуть этот пост.

— Не утруждайте себя, — скрипнул зубами Генрих. — Я подам в отставку.

— Если сделаете это, вас будет судить трибунал!

— Можно пойти дальше и отправить меня в тюрьму! На каторгу! А меж тем, у меня появилось неоспоримое доказательство подлога! Граф Рогге признается, надо лишь надавить!

— Оставьте в покое… моих министров, — перебил кайзер, задыхаясь и поглаживая ладонью левый бок. — Вы Спаситель… а поступаете как коновал. Отныне я запрещаю вам приближаться к моим придворным… тем более калечить их!

— Даже тех, кто плетет интриги за вашей спиной?

— Замолчите!

— Вы не видите, что делается у вас под носом!

— Вы пьяны!

— О, нет! — запальчиво возразил Генрих, торопясь высказать наболевшее. — Я трезв, как никогда! И мне больно видеть, как «Рубедо» ведет Авьен к распаду и смерти!

— Какой вздор!

— Зачем Спаситель, если вы во всем полагаетесь на Дьюлу?

— Я не желаю…

— Зачем сын, если вы только и ждете, чтобы спалить его к чертям?!

Генрих умолк, прерывисто дыша и сглатывая обжигающий горло ком. Отец сгорбился напротив — ослабевший, обрюзгший, оставивший за порогом кабинета привычную непробиваемо-дипломатичную скорлупу, и теперь явивший истинное лицо.

— Сын?… — глухо заговорил кайзер, странно спотыкаясь о слова. — Я не хочу… называть вас своим сыном… Наверное, всем станет легче, когда…

Не договорил, но огненная волна больно ударила в висок, и мир обуглился, рассыпался в ломкий пепел, и на окне — единственно белом пятне, — отчетливо увиделась крестовина рамы.

— Наверное, — эхом повторил Генрих, морщась от нестерпимо грызущей боли.

— Что ж, если так будет легче для всех…

Он моргнул и сразу увидел перекошенное лицо отца: его левое веко нелепо отяжелело, угол рта сполз книзу, и капельки слюны стеклянно поблескивали на усах.

— Я запрещаю вам видеться с той женщиной, — заговорил кайзер, медленно и невнятно, с усилием выталкивая каждое слово. — Я запрещаю вам покидать Авьен… Я запрещаю вмешиваться… в государственные — мои! — дела. Запрещаю присутствовать на заседании кабинета министров… Запрещаю любое взаимодействие с неблагонадежными людьми! И прямо сейчас!.. я наложу арест на все ваши счета. Отныне, если понадобится какое-либо приобретение… вы должны будете подать официальное прошение через секретаря.

— Это все? — спросил Генрих неестественно ровным, будто чужим голосом.

— Нет. Одно… последнее. Знаю, вам предлагали турульскую корону…

Генрих замер, не в силах вздохнуть. Оконную крестовину лизнуло пожаром…

…Белая полоса наступит тем быстрее, чем раньше вы дадите ответ…

…Подписывайте отречение, отец!

… Да здравствует его императорское величество Генрих!

Бред, все это бред! Рождественская иллюминация, не более! А он ведь отказался! Отказался, ни на миг не рассматривая возможности стать королем и, тем более, занять место отца!

Генрих тряхнул головой и ответил:

— Я не принял предложение турульцев, ваше величество.

— Но думали об этом, — бесцветно проговорил кайзер и, совершенно потускнев, добавил: — Идите. Я не желаю видеть вас больше.

Генрих механически поклонился.

Повернулся.

Направился к дверям, краем уха уловив за спиной глухой стон.

Подстегнутый неясно откуда взявшимся страхом, Генрих бросился назад и успел поймать отяжелевшее тело прежде, чем отец завалился на пол.

Через десять минут запыхавшийся лейб-медик вынес неутешительное:

— Апоплексический удар.

Особняк на Леберштрассе.

— Я чуть не убил отца! — повторил Генрих. — Чуть не убил…

Стряхнул с плеча мягкую руку Марцеллы, отошел к окну: бумажные фонарики кровавой строчкой перечеркивали небо. Под окнами скучали двое в черных пальто.

Он задернул портьеру и отошел. Руки тряслись, точно с похмелья.

— Не кори себя, милый, — Марцелла приблизилась вновь, прижалась горячим телом. — Ведь все обошлось.