Рубеж

Четырехпалая клешня лежала у меня на плече. И холодом тянуло от того, кто сидел позади меня, на конском крупе. От того, кто обратился ко мне на родном идише. От того, кто не был человеком.

— Меня никто не видит, бен-Иосиф. Не видит и не слышит — кроме тебя. Не видит, не слышит — и не поможет!

Сцепил зубы, закрыл глаза. Не поможет, верно! Да только не стоит меня пугать! Кто бы ты ни был, я тебя увижу. Сейчас!

Прочь Тени!

…Узкая дорога над Бездной, всадники-тараканы — гуськом, один за другим, я — такой же таракан. А сзади меня… Сзади меня… Никого!

НИКОГО!

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Батька жив! Жив!

Я знаю, где он!

Бабочки говорили, чтобы я его не искал, но я все равно его нашел! Только он очень далеко, за всеми пленочками. Мне до него не дотянуться. Я буду посылать ему смыслы. Пленочки стали очень-очень твердые. И черные.

Мы с дядькой Князем и Теткой гуляли в саду. Ночью.

Княжич Тор тоже хотел гулять с нами, но дядька Князь его не взял. Он очень маленький.

Мы смотрели на звезды. Звезды красивые. Дядька Князь сказал мне что звезды — это маленькие мальчики со свечечками. Дядька Князь пошутил. Я смеялся.

Тетка сказала, что звезды — это горячий пар. Очень горячий. Она так думает. Я ответил, что горячий пар — это не звезды, а то, из чего они состоят.

Она удивилась.

Дядька Князь стал говорить с теткой другими словами. Они думали что я не понимаю. Дядька Князь говорил, что его обманули. Что его обманул я. Я должен был всех спасти. Но не спас. Не спас, потому что радуга снова в небе. Каждый день.

Радуга очень красивая! Почему дядька Князь сердится? Я чуть не заплакал, но вспомнил, что мне плакать нельзя. Тетка сказала дядьке Князю, что я скоро вырасту.

Они стали говорить тихо. Я не подслушивал. Подслушивать нехорошо. Я смотрел на звезды. Звезды красивые. Я искал. Я нашел! Я нашел!

Меня спросили, почему я кричу. Я сказал, что нашел свое имя. Мое имя — звездочка. Я это знал, но забыл. Потом вспомнил. Звездочка белая и большая.

Дядька Князь сказал, что белую звездочку у них называют Тацел. Я ответил, что слово Тацел мне не нравится. Тетка сказала, что у меня дома эту звездочку называют разными именами. Я ответил, что имя может быть только одно, его лишь произносят по-разному.

Они снова удивились. Я хотел сказать, что имя тетки тоже произносят по-разному. Дядька Князь называет тетку «Сале». Братик называет «Сука поганая» и «Колдунья». Себя она называет «Куколка».

Но я не сказал. Она испугается.

Я не знаю, что означает слово «эвакуация». Надо спросить у братика.

Добрый дядька далеко. Ему хорошо, но он не хочет обо мне думать. Мне грустно.

Братик смешной. Он опять сидит у кувшина, в котором нет смыслы. Он плачет.

Я хотел его спросить, что значит «эвакуация». Я хотел спросить его о батьке и мамке. Я не спросил.

Он плачет. Он ругает плохими словами себя. В словах — черные смыслы. Меня он тоже ругает. Братик думает, что я во всем виноват. Я — и батька.

Я не выдержал и заплакал.

Надо сказать дядьке Князю, чтобы у братика отобрали кувшин. Кувшин плохой.

Тетка не хотела со мной говорить. Тетка боится. У нее во рту — много ядовитых закорлючек. Теперь я знаю — это тоже смыслы, но очень плохие.

Я умный. Я не стал спрашивать тетку, что значит «эвакуация». Я не тал спрашивать ее о батьке. Я спросил, как помочь Ирине Логиновне Загаржецкой. Ей очень плохо. Мои смыслы не помогают.

Тетка мне сказала, что она говорила с дядькой Князем. Дядька Князь не любит Ирину Логиновну Загаржецку. Он ее убьет. И добрый дядька ее тоже убьет, если увидит.

Тогда я сказал, что сам убью их всех. Кроме доброго дядьки. Тетка не испугалась. Она сказала, что я молодец. А с добрым дядькой она сама поговорит. Потом.

Дома звездочку называют разными словами. Я все запомнил, но эти слова мне не нравятся.

Надо спросить доброго дядьку. Добрый дядька знает много слов.

Бабочки подрались. Они глупые. Из-за них пленочки чернеют.

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

Странно, она все еще была жива.

Тело словно исчезло. Перестали ныть вздернутые вверх, закованные в железо руки, затихла боль в истерзанном лоне, в разбитых, истоптанных коваными сапогами ногах. Все стало каким-то стеклянным, пустым, ненастоящим.

Но она все еще жила. И это казалось самым страшным. Окровавленные, потрескавшиеся губы еле заметно шевельнулись. Легкий хрип, стон. Слова рождались сами собой, негромкие, горькие:

У долини огонь горит, Коло огню турок сидит. Турок сидит — коня держит, Коня держит за поводы, За поводы шовковые. Биля него дивча сидит. Дивча сидит, слизно плаче, Слизно плаче, турка просит…

Ярина не плакала — слезы давно исчезли. Да и поздно плакать. Надо было собраться с силами, привстать, собрать остатки жизни воедино, словно капли со стенок битого кувшина.

Пусти меня турчиночку, Побачиты родыночку Ще и ридну Вкраиночку. Сестра сестри промовляе:

Проси, сестро, турка-мужа, Нехай русу косу утне, Най до мамки ее пошле.