Рубеж

— Прощай, Несущий Свет, — прошептала она. — Прощай… Вместо ответа послышалось знакомое тявканье. Безумная соседка отползала в свой угол. Ярина засмеялась и легко шагнула к двери.

Последнего — восьмого — сердюка она убила уже на ступенях, ведущих во двор. Резв был мужик и неглуп — первым понял, что безумную голую девку ни шабли, ни пики не берут. Схватил ключи, всю связку — прямо в зубы — и как раз успел дверь, железом окованную, отпереть, когда Яринина рука легла ему на ворот.

Не дрался, даже о жизни не просил. И страха в глазах не было — одно изумление. Так и умер с шеей сломанной — удивляясь.

Ярина глубоко вдохнула теплый летний воздух, усмехнулась, сорвала с плеч мертвеца черный плащ. Почти впору — и совсем как тот, в котором она по небу летала.

В подземелье — тихо. А кровь замоют да падаль уберут — еще краше будет. А что снаружи? Лестница, двор, а там, если помнится, уже и кнежьи палаты.

Гостью примешь ли, кнеж Сагорский?

Солнце ударило в глаза, но девушка даже не зажмурилась. Шла ровно, не оглядываясь. Кто-то подскочил, заглянул в лицо, отбежал…

— Хватайте! Хватайте девку!

Запоздалый крик ударил сзади, но Ярина даже головы не повернула. Двор людьми полон, паны и пани, все в шелках да аксамите. На ассамблею собрались, что ли? Не рановато?

Ну, раз собрались — будет вам ассамблея!

— Держите ее!

Перехватила чью-то шаблю, легко, не глядя, переломила, отбросила в сторону. Рука нащупала горло, теплое, потное…

— Ведьма! Ведьма! Стреляйте!

И словно в ответ — дружный крик. Паны и пани в пышных нарядах суетились, отбегали в сторону…

Почуяли!

Тяжелая стрела пробила плащ, скользнула по телу, и царапины не оставив. Ярина только бровью двинула. Не ожидали? Она оглядела быстро пустеющий двор. Три входа, у двух пусто, возле третьего — сердюки в латах. Эге, панове, уж не там ли ваш кнеж пребывать изволит?

На пики и внимания не обратила. Расступились пики.

— Господа! Железо! Ее железо не берет!

И шабли опустились. Ярина даже думать не стала — отчего.

— Господа! Это не девка! Это Глиняный Шакал! Шакал! Вопль ударил в уши. Ярина поморщилась, поймала орущего за ворот, легко отбросила на ровные каменные плиты.

— Глиняный Шакал! Бежим!

— Бежи-и-и-им!

Панна сотникова только скривилась. Хороши вояки! Да будь она хоть Железным Волком, тоже ли бежать? Умри, а пост не оставь! Да сотня Черкасов все это царство-государство за неделю узлом завяжет и в торбу седельную кинет!

У входа блеснула сталь. Ярина всмотрелась. Эге, не все тут труса празднуют! Вон, столпились, мечи свои немецкие выставили.

А руки-то дрожат, панове!

И ладно! Чем гуще трава — тем слаще косить!

Дверь, за дверью лестница-сходы, мрамором блестит, ковром красным покрыта. Туда? Туда! В гости!

И она шла.

Худая плосконосая Смерть в черном плаще — страшная, окровавленная, беспощадная. Искалеченная семнадцатилетняя девушка, мечтавшая о жизни, а ставшая Гибелью.

Шла.

По трупам.

Порог, лестница — широкая, бесконечная, в ворсе ковра тонут босые ноги.

…Трое в темном аксамите. На головах — венцы медные, в руках — не поймешь: не шабли, не шпаги. И не мечи даже. В глазах — глухой ужас.

~ Рассыпься! Рассыпься! Даже не улыбнулась Ярина-Смерть. Отбила ладонью бессильную сталь.

Протянула руку…

— Рассыпься! А-а-а-ай!

Двое не соблюли чести — вниз по лестнице покатились, венцы медные теряя. Третий остался — глядел, не мигая, пока жив был. Недолго глаза пялил, пан зацный!

Выше!

А вот и еще один — в черном железе, с тоже с венцом — серебряным.

Щит выставил — один венец виден. Пробила рука щит.

Мучить, на куски рвать, как тех, в подземелье, не стала — натешилась.

Просто сжала пальцы на горле. Треснул металл доспеха — и позвонки хрустнули.

— Князя! Князя спасайте!

Крик долетел, отразился от гулких сводов. Покачала головой Ярина-Смерть. Поздно, панове, ой поздно! То раньше спасать требовалось — когда его мосць Сагорский беззащитную девку плетьми полосовал да ублюдкам своим сильничать велел!

Теперь — поздно!

Коридор — широкий, словно зала. Парсуны на стенах, канделябры ярым золотом сверкают. Эге, а это кто? Никак Гринь? Ну, здоров будь, иуда! Помнишь Калайденцы, хлопец?

Или забыл?

Белыми были глаза чумака Кириченки, байстрюкова брата. Не на нее смотрел, не в сторону — в себя. И шаблю не вынул — стоял, белыми глазами светил. А как подошла Смерть, шевельнулись бескровные губы.

— Убей, Ярина Логиновна! Освободи! Мочи нет! И опустилась рука. То ли вспомнила Смерть, как чумак хворую девку на закорках волок да травами отхаживал, то ли не пустило что-то…

… Словно донеслось из бесконечной дали, из-под самых холодных звезд:

— Не надо! Не надо. Несущая Мир!..

Прошла мимо. Отвернулась. И услышала тихое, безнадежное:

— Освободи! Все одно — жизни не будет!

Улыбнулась Ярина-Смерть треснувшими, кровью текущими губами. Эх, хлопче, у тебя ли одного? Улыбнулась — забыла.

Коридор, на парсунах — паны пышные в шелках да аксамите. На всех — венцы золотые, руки — на крыжах, кто-то меч вынул… А не сойдете ли с парсун, панове? Молчат! Чуют!