Рубеж

Он снова шутил. Я вспомнил чернявую и тоже улыбнулся. Может, в своих краях Сале и хороша. У нас — едва ли. Во всяком случае, не во вкусе зацного пана.

— А с младенем как вышло? Что думаешь, пан Юдка?

Я пожал плечами. Что тут думать?

— Судите сами, пан Станислав. В Гонтовом Яру объявляется чужак. Не просто иноземец, а совсем другой, нездешний. Посполитые считают его чортом — случайно ли? Он подселяется к бабе, брюхатит ее, а после исчезает. И вот за ребенком приезжают оттуда…

Пан Мацапура задумался, наконец кивнул:

— Складно. Значит, дите пока оставим, но им отдавать не будем. Все одно. Рубеж закрыт. А с братом того чертенка как?

— Погодим, — предложил я. — Гриня Чумака соседи крепко обидели.

Из таких лихие сердюки выходят.

Он вновь кивнул и прикрыл глаза, превратившись обратно в доброго усталого пана, которого мучает бессонница средь холодной зимней ночи.

— Эка, забот привалило! И не отдохнуть! Та девка, что из Калайденцев привезли, скотина неблагодарная, хотела мне ногтями в глаза вцепиться, представляешь? Пришлось клещами все ногти повыдергивать да рот зашить, чтоб не выла! А вторая, что из Хорлов, дерево деревом. Обнимаешь ее — молчит, кнутом дерешь — молчит. Только когда пятки припек, завыла…

На такое тоже отвечать не полагается. Да и что ответишь? То пана Станислава забава, ему виднее.

— А знаешь, в газете пишут, что война за Дунаем до весны не кончится. Может, еще на год затянется.

Глаза его по-прежнему были закрыты, но я понял: это — главное. Потому и ждал меня пан Станислав среди ночи, в замок не ушел, газетку лембергскую почитывал.

— Про то и в округе болтают, — кивнул я. — Думаю, Валковская сотня не скоро вернется. Да и вернется ли? За Дунаем, говорят, чума.

— Значит? — его лицо дрогнуло, ямочки на щеках сгинули без следа. — Пора?

— Да, пан Станислав, пора.

Он вновь задумался, а я вдруг почувствовал знакомый запах — страшный, сводящий с ума дух горящей заживо плоти. Сколько лет хотелось забыть, не вспоминать! Не вышло — это уже навсегда.

— Откуда начнем, как думаешь? — Откуда? О том мы с ним говорили не раз, и всё давно решено. Вопрос этот так, для разговора.

— С Хитцов, пан Станислав.

— С Хитцов? Ну, как скажешь…

Запах горящего мяса стал сильнее, и на миг я даже пожалел, что Смерть — худая плосконосая девчонка — в эту ночь промедлила. Чего же еще хочет от меня Святой, благословен Он?

Ответ не был мне дан, но я догадывался. Двойник! Двойник — и Пленник. Чертенок из Гонтова Яра. Не зря они встретились в эту ночь — Смерть, Пленник и Двойник. Не зря.

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

Знакомый рябой черкас буркнул: «У себя», — и отвернулся. Кто именно — Ярина решила не переспрашивать. Ей были нужны оба — и сам пан писарь, и его нескладный сын.

Постовой не ошибся — Лукьян Еноха оказался на месте, за своим столом, и даже толстая друкованная книга была знакомой: та, что и неделю назад. Девушке подумалось, что книга, равно как подставка с гусиными перьями, нужны пану Енохе исключительно для представительности. Во всяком случае, прочитанных страниц за эти дни не прибавилось.

— Чего, егоза, скучно?

Пан Еноха не без труда оторвал взгляд от хитрых буквиц, снял окуляры, зевнул.

— Скучно? — девушка просто задохнулась от возмущения. — Да я в Перепелицевку с разъездом ездила! До петухов встала!

— Ну, ясно, — писарь потер сонное лицо, с трудом удерживаясь от нового зевка. — За дурной головою…

Ярина вздохнула. Что бы она ни делала, всерьез сотникову дочку никто не принимал. Девчонка — и девчонка, разве что замуж отдать, да и то пока не за кого.

— В Перепелицевке каких-то всадников видели. К Хитцам ехали.

— Знаю… Сообщали уже. За такими вестями, Ярина Логиновна, нечего коней томить… Ты к Теодору?

Девушка дернула плечом. К пану писарю она завернула, чтобы доложить по всей форме, как и надлежит старшему по разъезду. И вот, пожалуйста!

— Он в подвале. С разбойником этим — Хвостиком. Ты бы его оттуда вытащила, что ли? Чего ему с душегубцем якшаться? Посидели б, сбитню горячего попили. В жгута сыграли…

Намек насчет сбитня и жгута Ярина пропустила мимо ушей — не маленькая, чтоб в игры детские играть. Но вот по поводу остального…

Хведир встал уже на третий день — продырявленная мякоть плеча срасталась быстро. Встал — и первым делом направился не в церковь свечку ставить, а в подвал, где заперли чернобородого заризяку.

Тому досталось больше. Пуля из янычарки пропорола бок, и местный знахарь вначале лишь головой качал, посоветовав готовить домовину — вкупе с осиновыми клиньями и маком. Однако на второй день чернобородый открыл глаза, а на четвертый — попытался встать. Видавшие виды сивоусые только руками развели, рассудив, что разбойнику суждено быть непременно повешенным — потому пуля его и не взяла.