Рубеж

Однако Хведир-Теодор вновь удивил всех. Поговорив с пленником, он категорически заявил, что в суд на него подавать не будет и о том же остальных просит. Тут уже и Ярина диву далась. Как можно заризяку миловать? И главное: о чем это Хвостик с Хведиром говорили, если им обоим ни слова не понять? Невидимый толмач сгинул вместе с химерным паном Рио да с чернявой ведьмой. С Хвостиком говорил пан писарь — по-польски да по-немецки, Агмет — по-татарски и турецки, а беглый стрелец Ванюха Перстень — по-московски. Говорили, да все без толку — Хвостик лишь глаза таращил да блекотал по-непонятному. И как блекотал! Не голос — бесовское наваждение, мурашки по коже бегут. Раз услышишь — перекрестишься, два — под лавку спрячешься!

И на каком это наречии бурсак с ним столковался? Неужто на латыни?

Пан писарь не ошибся. Хведир действительно оказался в подвале, около пленника. Тот лежал на лавке, а бурсак, пристроив поудобнее раненую руку, сидел на колченогом табурете и что-то тихо ему говорил. Страхолюда молчал — слушал и, похоже, понимал.

Увидев Ярину, Хведир махнул здоровой рукой — мол, не мешай, погоди чуток. Пока девушка соображала, обидеться или в самом деле погодить, заговорил Хвостик. Девушка не стала прислушиваться (больно голос страшен!), но отчего-то почудилось, что речь чернобородого стала иной, не такой, как прежде. Или в самом деле знакомое наречие нашли?

— Ладно! Потом!

Бурсак встал и негромко выдал пять-шесть слов на неведомом языке. Заризяка понял — кивнул и даже усмехнулся. Видать, и вправду столковались!

— Ты чего, Ярина?

— Как — чего?

Кажется, следовало все-таки обидеться. Ведь не только к пану писарю зашла, но и к этому невеже. И о здоровье справиться, и просто — потолковать. Ведь друзья же!

— Тут интересное дело, Яринка… Ну хорошо, пойдем! Я тебе такое расскажу!

Они прошли не в залу, дабы не беспокоить пана писаря, а на второй этаж, в маленькую комнатушку, где и жил пан Еноха-младший. Точнее, не жил — на постое стоял в редкие приезды из коллегии. Ярина опытным глазом отметила паутину в углах, пыль на книгах — и только вздохнула. Беда, когда мамки нет! Пани Еноха два года как преставилась, а свою мать Ярина и не помнила. Плох дом без женской руки!

Хведир скинул с кресла книгу в треснутой кожаной обложке.

— Садись! — Сам пристроился прямо на лежанке — тоже заваленной фолиантами.

Ярина вновь вздохнула: ну и разор! Она бы тут враз порядок навела! Мыши бы — и те каждое утро на перекличку строились!

— Служанку позвать нельзя? — не утерпела она. — Как ты тут живещь Хведир?

— А как? — парень удивленно оглянулся. — Все на месте, под рукой. Служанок я и на порог не пускаю. Перепутают все, я и до лета не разберу!

— Ничего, матушка попадья тебя быстро к порядку приучит! — хмыкнула девушка, не без злорадства отметив, как вздрогнул Хведир-Теодор — будто мороз ударил. Или в доме похолодало?

Она хотела для начала спросить о ране, о том, не болит ли, не ноет по ночам, но любопытство пересилило.

— Так как ты с ним говоришь, с разбойником этим? Хведир усмехнулся, почесал кончик носа:

— Ты не поверишь! По-арамейски.

— По… По-каковски?

Поверить Ярина не могла — хотя бы потому, что не ведала: есть ли вообще на белом свете такой язык — арамейский?! Но и не верить тоже вроде не с руки. Мало ли языков на свете?

— Понимаешь, батька с ним говорить пытался, Агмет, слуга твой, — и все напрасно. Я тоже вначале по-латыни заговорил — без толку. А потом вспомнил — пергамент! Ну, тот, что нам пан Рио показал!

Девушка кивнула. Пергамент с золотой печатью был сдан пану писарю и торжественно заперт в большой сундук, что стоял в углу горницы.

— Я подумал: а если по-эллински попробовать? Ну, по-давнегречески. Там, правда, койне, это посложнее, но у меня есть Пиярская грамматика, ее для отцов-василиан издали.

Хведир увлекся, заговорил быстро, горячо. Ярина невольно улыбнулась. Чему только ни учат в коллегии этой? А зачем? Быть парню попом — здесь, в Валках, а то и в селе, если места не сыщется. С кем он на койне говорить станет, с отцом Гервасием?!

— В общем, греческого он тоже не знает. Но койне не совсем язык, это смесь, суржик, вроде как у нас в Белгороде говорят — и наша речь, и московская. Так вот, некоторые слова он понял — арамейские.

— Так что это за язык? — перебила девушка. — Вроде этого… армянского?

Об армянах она слыхала и даже раз видела — в Глухове, на ярмарке.

— Вроде, — засмеялся Хведир. — Только другой. Ведай же, Ярина! Ибо глаголили на нем в часы давние, библейские! Арамеи суть племя, с давними вавилонянами в родстве сугубо состоящее. Сам Навуходоносор, о коем в Завете Ветхом…

Увесистый щелчок по лбу заставил бурсака умолкнуть.

— В следующий раз окуляры разобью, — невозмутимо сообщила девушка, подув на костяшки пальцев.

— Окуляры — не надо! — вздохнул Хведир. — Ну, я и говорю: древний язык. Вроде бы Евангелие, которое от Матфея, вначале было написано по-арамейски, только потом его на греческий перевели. Ну, арамейский я почти не знаю, и он, пан Хвостик, тоже — вслепую бредет, но все-таки объяснились.