Рубеж

Я скинул окровавленный жупан прямо на пол и взглянул на руки. И здесь кровь — но не моя. Чужая. На шаблю и смотреть не стал: хоть протирал снегом, а все равно — чистить и чистить!

Хотелось упасть, как был, прямо в сапогах, на лежанку и провалиться в черную пустоту. Как хорошо, что мне никогда не снятся сны! Там, в темной пропасти, я недоступен — ни для пана Станислава, ни для тех, кого встретила моя шабля за эти долгие годы, ни для всевидящих Малахов.

Уснуть!

Но я знал: не время. Хотя пан Мацапура уже извещен — я специально послал хлопца на свежем коне впереди отряда, — но придется докладывать самому. Таков порядок, таков обычай. Хоть и не в войске, а вроде того.

Я кликнул джуру, отдал ему шаблю — чистить до белого блеска — и велел принести таз с теплой водой. Кровь плохо отмывается; особенно зимой, особенно если она смешана с грязью.

С грязью — и с пеплом.

Теперь — свежая рубашка, штаны, каптан с белой подкладкой, кипа. Дворецкий — тот, что был до нынешнего, — все рожу морщил: негоже-де при пане зацном с головой покрытой ходить! О своей бы голове подумал, прежде чем болтать пустое! Где она сейчас, его голова?

Застегиваясь и надевая пояс, я вновь перебрал в памяти все, что должно рассказать пану. Когда я на службу поступал, пан Станислав сразу предупредил: говорить надо лишь о самом главном — четко и ясно, без лишних словес. Так-то оно так, да только сам он любит о таком расспрашивать, что порою дивишься — к чему? То ли пан зацный попросту любопытен, то ли видит в мелочах что-то важное, нам, сирым, непонятное. Ну, скажем, моргала ли голова после того, как на снег свалилась? Как у того дворецкого. Три года назад это было, тогда тоже на дворе месяц — лютый стоял.

Может, пан Мацапура в детстве страшные сказки любил?

— Пан Юдка! Пан надворный сотник!

Задумался! Даже не услышал, как джура постучал, как дверь открыл.

— Пан Юдка! Пан Станислав вас в банкетную кличут! Он там с гостями. Поспешить просит!

Я мельком отметил: «просит». Странное дело, пан Станислав действительно вежлив! И не только со мной. Даже с теми, кого в замок волокут.

Итак, кличут.

Обычно пан не завтракает и не обедает — отсыпается после ночи, лищь на ужин зовет гостей. Что-то сегодня изменилось! Впрочем, гости, как известно, бывают разные.

Я все-таки опоздал. Гости давно расселись, и пан Станислав был на месте — в резном кресле под огромными оленьими рогами, что к стене прибиты. Помнится, один гость посмел улыбнуться и даже шутку отпустить. После ему стало не до шуток — когда болтуну его же язык на ужин подали.

Отварной, с горчицей.

Итак, все на месте — пан Станислав, пан Рио, пан к'Рамоль и, конечно пани. Причем если мужчины сидят на местах гостевых, хоть и не загоновых, то пани Сале (вэй, ну и дела!) — рядом с паном Мацапурой, не в обычном кресле, а в хозяйском, с высокой спинкой. Вот даже как! Долго кланяться да извиняться мне не дали. Пан Станислав в это утро был в изрядном настроении. Черные усы смотрели кончиками вверх, глазки поблескивали, и ямочки — такие детские ямочки на щеках!

— То прошу, пан Юдка! Остынет!

Я с опаской поглядел на ближайшее блюдо. Было дело — пытались свинину подсунуть. Повар (смешно сказать — тоже жид, как и я), когда его на стайне кнутом охаживали, все вопил, что мясо кошерное, поскольку свинья рылом вышла точь-в-точь меламед из харьковского хедера.

Веселый был повар!

Был.

Нынешний такого себе не позволяет. На блюде была телятина, на соседнем — рыба. Ага, у гоев сегодня постный день! Никак не привыкну. Намудрили эти Моше с Иешуа бен-Пандирой! Вместе бы и постились!

Слуги ждали, замерев, как волки в засаде. Ждал пан, ждали гости. Мой желудок тоже ждал, хотя в последний раз закусить довелось прошлым утром. Чтобы не думать о телятине и о подливе (на этот раз — винной), я искоса, дабы хамом не показаться, принялся разглядывать соседей. Так-так, на пани Сале новое платье: белое, золотого шитья. То есть не новое — из кладовой пана Станислава. Вэй, ну и платье! А ведь в каких обносках приехала! Широкая душа у пана Мацапуры! И на самом пане Станиславе кунтуш — одно заглядение. Кунтуш, золотая серьга в ухе, цепь…

Цепь?!

Точно, та самая, с портрета в библиотеке. Давно ее пан Станислав не надевал, наверное, с год. Богатая цепь, прямо орденская, и камень хорош — огромный, красный…

…Красный! Кажется, я снова начинаю различать цвета! Да, камень красный, густого сочного цвета. Страшно подумать, сколько такой стоит. Село купить можно — и немалое!..

Мы все чего-то ждали, телятина отчаянно пахла (нынешний повар свое дело знает, хотя и гой!), как вдруг я заметил некую странность. То есть не заметил даже — почувствовал. Все на месте — и пани гостья хороша, даром что худа, как сушеный карась, и пан Станислав орлом глядит. Но что-то… Что? Серьга? Кунтуш?

Я вновь искоса глянул на пана Станислава — и вдруг понял. Цепь! да, такая, как на старом портрете, — за исключением камня. Тот худощавый пан в испанском камзоле носил цепь с белым камнем, а на пане Станиславе…

Красный! Как хорошее вино, как запекшаяся кровь!

Как приятно вновь различать цвета!

Красный?