Рубежи свободы

Про свое заключение в севастопольской тюрьме ничего интересного сказать не могу. Как и про свое этапирование в Москву, в отдельном купе почтового вагона, под конвоем солдат НКВД или СМЕРШ. Первые – это советская тайная политическая полиция, вторые – это армейская разведка и контрразведка, при этом сильно соперничают друг с другом[38]. К чести русских могу отметить, что меня не били, не пытали, не морили голодом, и содержали во вполне приличных условиях (за одним исключением: русские поезда – это подлинный ужас), но строго контролировали каждый мой шаг. Ведь в будущем судебном процессе я формально считался не обвиняемым, а свидетелем – и разумеется, моя изоляция была нужна лишь для моей безопасности.

Суд, проходивший в Москве летом 1953 года, русские коммунисты могут записать на свой счет как безусловную пропагандистскую победу. На скамье подсудимых оказались не только те несчастные, кто пытался захватить пароход, но и все украинское повстанческое движение – широкой публике, в том числе журналистам, как из СССР и советских сателлитов, так и из свободного мира, было продемонстрировано большое количество свидетельских показаний, документов и фотоматериалов, говорящих о зверствах ОУН, кто-то из моих коллег даже сравнивали это с известным фильмом «Обыкновенный фашизм». Суд проходил в том же дворце на Пушкинской (Дом союзов, Октябрьский зал), где и пресловутые процессы тридцать седьмого года. Как и тех троцкистко-бухаринских заговоршиков, несчастных украинских повстанцев судила Военная коллегия Верховного суда, а главным обвинителем был господин Руденко – тот самый, что представлял интересы СССР в Штутгарте и в итоге отправил на виселицу Гитлера, Геринга и еще пару десятков высших руководителей нацистского рейха. Процесс был безупречно отрежиссирован и даже театрализован – на сцене за президиумом был экран, на котором публике демонстрировались фотографии и документы. Зачитывались показания свидетелей. Обвинение проводило однозначную параллель между гитлеровским нацизмом и украинским повстанчеством – тем более что господин Бандера своим сотрудничеством с гестапо и абвером во время войны дал прекрасный повод для таких обвинений. А у нас в Британии запомнились слова Руденко – что попытка захвата корабля с убийством экипажа и пассажиров по английским законам однозначно считается пиратством, наказуемым виселицей. Эти законы до сего времени официально не отменены – «и как бы у вас в Англии сейчас поступили бы с террористами, попытавшимися захватить ваше судно?»

После этой обвинительной речи, мне показалось, вот-вот в зале раздадутся аплодисменты и крики «смерть им!», а некий господин, назначенный защитником, по существу поддержал прокурора, заявив:

– Как можно защищать нацистских преступников, бандитов и убийц? Выполняя свой долг, я рад бы увидеть хоть какие-то смягчающие обстоятельства – но не вижу таковых, кроме словесного раскаяния обвиняемых. Вы поверите им на слово, что они «больше не будут»?

И никто не замечал, что на скамье подсудимых – в большинстве дети, не достигшие двадцатилетия[39]. Я видел, как некоторые из них готовы были плакать от страха. Никто не задался вопросом, во имя чего эти юные герои пошли на верную смерть? Если против них, нескольких десятков детей, решившихся на отчаянный шаг ради любви к своей родине Украине, была высажена на пароход рота морского спецназа под командой полковника Смоленцева, того самого, что захватывал Гитлера – сотня отборных головорезов, вооруженных до зубов, обученных абордажу и привыкших убивать, не задумываясь, всех, на кого им укажут. Лишь двадцать юных бойцов Сопротивления пережили тот бой, оказавшись в плену – а сколько же было безжалостно убито, и трупы их были выброшены за борт, на корм акулам! Сколько умерли от пыток при допросе – если даже меня, иностранца и журналиста, готовы были подвергнуть этому? Отчего среди выживших оказалась лишь одна девушка – с остальными поступили как в фильме про царя Петра: «В крепости вино и бабы, пей и гуляй»?

«Герой» Смоленцев (успевший еще и в Италии отличиться) также выступил свидетелем на процессе, в самом его конце. Его речь по духу не отличалась от прокурорской – «враги, уничтожить!» Я спросил бы его, достойно ли такому как он гордиться победой над детьми, но мне никто не дал слова. Смоленцев был великолепен, блистая в парадном мундире с множеством наград – наверное, все женщины из числа присутствующих в зале завидовали его жене, известной русской актрисе, она также была на пароходе и выступила свидетелем после своего мужа – рассказав душещипательную историю, как глава повстанцев, Василь Кук (тот самый официант), хотел зарезать ребенка, «но один из товарищей, случайно оказавшийся рядом, схватил мерзавца за руку с ножом». Затем она (как мне показалось, искусственно) пустила слезу, дрогнув голосом, будто говорить о «подобной гнусности» ей было невыразимо тяжело – а когда она сошла со свидетельской кафедры, муж-герой заботливо обнял ее за плечи, помогая пройти на место в зале.