Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Итак, в скрежете театра Куриона некому было услышать знак наступающего катаклизма. Скорее напротив: в скрипе этом избиратели угадывали знакомый ритм. Курион метил в трибуны. И театр его был сооружен не только в честь усопшего отца, но и в подкрепление собственных амбиций. А в таком случае, следуя моде (невзирая на слезы, пролитые по помпеевым слоникам), полагалось проливать кровь экзотических животных. Курион специализировался на пантерах, разделяя эту склонность с Целием, который всегда тормошил своих знакомых в провинции, требуя присылать этих зверей. Обоим было прекрасно известно, насколько это важно — угодить электорату. Как это делал до них Цезарь, они устраивали собственное будущее, делая колоссальные долги. Прежде подобный факт автоматически помещал их в разряд легковесов, а теперь — делал восходящими звездами.

Так поступали и другие, в большей степени проверенные временем дарования. Республика, как и прежде, бурлила амбициями, взаимной ненавистью и интригами, однако Курион и Целий умело справлялись с плаванием по столь предательским течениям, зная, когда следует спустить паруса, а когда их можно подставить свежему ветру. Принципы редко мешали им заметить личную выгоду. Таковой служил уже сам их союз. Каждый видел в другом полезного союзника, вопреки тому факту, что в опасные дни, последовавшие за убийством Клодия, когда Республика оказалась на грани анархии, они находились во враждующих лагерях. Курион, старинный союзник Клодия, оставался верным памяти своего убитого друга и столь активно утешал вдову Клодия Фульвию, что утешение завершилось браком. Целий, напротив, с полной невозмутимостью продолжал враждовать с Клодией и ее братом, и в 52 году до Р.Х., являясь трибуном, воспользовался всеми ресурсами своего положения, действуя в качестве руководителя группы скандирования Милона. Впрочем, всего через год, когда у Целия вдруг закончились пантеры, Курион без сожалений предоставил ему два десятка своих. Как бывало всегда — сделка оставалась мудрейшим политическим курсом для политика.

Однако в области самых серьезных и неразрешимых проблем текущего дня курс этот становился все более опасным. По иронии судьбы именно Целий вынес этот вопрос на рассмотрение. В середине 52 года в Рим пришло известие о победе Цезаря при Алезии. Город уже наполняли мрачные предчувствия относительно ситуации в Галлии, и осознание того, что военные отрады мстительных варваров после всего произошедшего не хлынут на юг, принесло всеобщее облегчение. Сенат проголосовал за двадцать дней благодарения, а Целий, исполнявший обязанности трибуна, предложил собственный законопроект. Согласно его условиям Цезарю даровалась уникальная привилегия: вместо того чтобы лично являться в Рим для выдвижения своей кандидатуры в консулы — как ему пришлось поступить в предыдущем десятилетии, — он получал право баллотироваться, оставаясь в Галлии. Целия поддержали все девять его коллег по трибунату. Билль должным образом превратился в закон.

Однако это решение едва ли могло послужить разрешению вопроса. Напротив, оно вызвало разделение в Сенате, которое ширилось с каждым месяцем, постепенно, в опасной степени поляризуя мнения, и, наконец, превратилось в такую зияющую пропасть, что весь римский народ в ужасе обнаружил себя у края настоящей бездны. В эпицентре кризиса находился очевидный факт: если позволить Цезарю беспрепятственно проследовать прямо из Галлии во второе консульство, он ни на мгновение не становился частным лицом. Многие считали это недопустимым — ибо только частное лицо можно было привлечь к суду. И как только билль Целия оказался принятым, Катон разразился громами и молниями. Преступные действия Цезаря во время первого консульства нельзя было ни забыть, ни простить. Почти десятилетие враги ожидали своего часа, чтобы отдать его под суд. И теперь, когда час это близился, они не испытывали ни малейшего желания отказаться от своей добычи.

Многие пытались примирить непримиримых. На выдвижение законопроекта Целия подвиг Цицерон, считавший себя другом как Цезаря, так и Катона. Конечно — что еще более важно, — к этому приложил руку и Помпеи. Несколько напряженных месяцев он умудрялся находить равновесие между интересами своего старого союзника и ратью его противников, не ограничивавшуюся одним Катоном. Наконец добившись несомненного лидерства, к которому он всегда стремился, Помпеи не имел ни малейшего желания ставить его под угрозу из-за необходимости выбирать между двумя блоками собственных сторонников. Тем не менее сколь упорно ни закрывал он глаза на эту дилемму, она не желала исчезать. В дебатах относительно будущего Цезаря ни одна из сторон не была готова пойти хотя бы на малейший компромисс. Обе стороны непоколебимо верили в собственную правоту.