Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

С точки зрения самого Цезаря, застрявшего в кровавой галльской грязи, было прямым оскорблением то, что он, проконсул римского народа, должен защищать свою спину от махинаций подобных Катону ничтожных домоседов. Почти десятилетие совершает он титанические усилия во славу Республики — и вот награда за это: суд и бесчестье? Осуждение Милона являлось для него мрачным прецедентом — вариантом будущей участи: охваченный стальным кольцом Форум, устрашенная защита, поспешное осуждение… И если суд найдет его виновным, все совершенные им великие деяния не будут стоить ровным счетом ничего. Под одобрительные вопли ничтожеств, никогда не спешивших на выручку попавшему в окружение легиону, не выносивших римских орлов к берегам ледяных северных морей, не побеждавших в одном сражении сразу две колоссальные орды варваров, он будет вынужден отправиться в изгнание, чтобы проводить остаток жизни в обществе таких людей, как Веррес, и свет марсельского солнца будет падать на его увядшие надежды.

Однако чем больше Цезарь подчеркивал обоснованность своих претензий, тем в большее негодование приходили его многочисленные враги. Впрочем, требования Цезаря безмолвно подкрепляла его армия, закаленная в пламени испытаний, усиленная незаконно набранными наемниками. И если Цезарь вернется домой в качестве консула, тогда он без всякого труда пробьет в законодательстве брешь, которая обеспечит его ветеранам хозяйства, а ему самому такую вооруженную поддержку, которая не снилась даже Помпею. И чтобы не допустить этого, Катон и его союзники готовы были на все. Бесконечные диспуты относительно командования Цезаря вышли на первое место в числе тем, обсуждавшихся Сенатом на каждом заседании. Сколько легионов можно позволить ему сохранить за собой? Когда будет назначен преемник? Когда сам Цезарь оставит свой пост? «Тебе известна форма, — говорил Целий, обращаясь к Цицерону. — Относительно Галлии должно быть принято какое-то решение. Потом кто-то встает и выражает свое недовольство им. Потом встает кто-то другой… и рассмотрение тянется — становясь долгой и сложной игрой».[225]

И хотя дебаты часто затягивались, изображавшаяся Целием скука была явным преувеличением. Являясь столь же проницательным знатоком людских причуд и амбиций, как и все римляне, он начинал понимать: приближается катастрофа такого масштаба, что в это трудно даже поверить. То, что начиналось как обыкновенные разногласия, всегда имевшие место в Республике — и даже составлявшие суть ее политики, — превращалось теперь в едкое недовольство и противостояние, выходившие далеко за пределы двух соперничавших группировок. Катон, намеревавшийся раз и навсегда уничтожить Цезаря, вновь обратился к своей излюбленной тактике, отвергавшей всякие намеки на компромисс, строившейся на изоляции противника и противопоставлении его закону и самому имени Республики. Цезарь со своей стороны щедрой рукой отсыпал деньги в Рим, льстил своим согражданам и обхаживал их со всем своим непринужденным обаянием. Впрочем, в большинстве своем римляне стремились соблюдать нейтралитет. Ссора эта была чуждой для большей части народа. Тем не менее ставки были таковы, что приливы и отливы аргументов не могли никого оставить равнодушным. День за днем, месяц за месяцем римский народ разделялся на два лагеря. Вновь зазвучали зловещие слова, редко произносившиеся после мрачных дней правления Суллы: гражданская война.

Не все считали ее неизбежной, однако все ожидали победы над Помпеем и победы в споре. Сам великий человек, отчаянно пытавшийся сохранить контроль над ситуацией, находился в нерешительности. По-прежнему не желая отталкивать от себя ни одну из сторон, он одной рукой давал Цезарю «авансы», а другой — отбирал. Недостатком этой стратегии, как отмечал Целий, было то, что «ему не хватало хитрости скрывать свои подлинные взгляды».[226] К лету 51 года до Р.Х. взгляды эти начинали все более и более обретать четкость. Суровые предостережения Катона возымели должный эффект. Поскольку в основе власти Цезаря лежала армия, Помпеи не мог воспринять ее иначе, как вызов себе самому. Честь и тщеславие равным образом обязывали его упираться «копытами» в землю. Величайший среди полководцев Рима не мог обнаружить боязни перед галльскими легионами. И в конце сентября он, наконец, вынес недвусмысленный вердикт: следующей весной Цезарь должен сложить с себя командование. До консульских выборов в этом случае оставался не один месяц, и Катон и иже с ним получали достаточно времени для судебного преследования. «Но что если Цезарь подговорит трибуна наложить вето на такое предложение и попытается добиться консульства, не оставляя армии?» — спросили Помпея. В негромком ответе крылась несомненная угроза: «Спроси еще, что делать, если мой сын решит замахнуться на меня палкой?»[227]