Рубин эмира бухарского

Мы с Катей остались одни и, как всегда, обменялись нас одних касавшимися новостями. Леля – так мы между собой называли нашу общую любимицу Лейлу – больше не появлялась, хотя ее звали, зато верный Рустам заезжал раз или два. Катя опять отметила еще одну необычную деталь в поведении Юли. Однажды она обратилась к Александре Ивановне с вопросом, нельзя ли греку приходить к ней в больницу на перевязки: у него было случайное ранение, полученное от шальной пули в Ростове несколько лет тому назад. По словам Юли, она дружила с греком потому, что он был очень обязательный человек и доставал ей духи, чулки и другие вещи, он был в прошлом богатый человек, отец его имел большие магазины на Кавказе.

– Ну и что ответила Александра Ивановна на это? – спросил я.

– Сказала, что в больницу ему ходить далеко и неудобно, и устроила, чтоб ему делали перевязки на пункте первой помощи в городе. Да вот еще, – прибавила Катя. – Вы помните коменданта нашего поезда Соснова? Он считается работником вашей экспедиции, но исполняет какие-то поручения в городе. Так вот, он несколько раз был у Юли, и один раз я слышала, как она ему говорила, прощаясь: «Привезите еще командиров. Я их очень люблю». И прошлый раз Соснов приезжал с каким-то военным на своем экипаже.

– Какие знаки у него были в петлицах? – полюбопытствовал я. – Кубики, палочки?

Катя нахмурила брови, припоминая.

– Нет, такие, – нарисовала она ромбики на песке.

– Ого! – заключил я. – Юля завязывает высокие знакомства.

Юля вернулась уже к закату. Она говорила по-прежнему громко и развязно:

– Ну вот и ваша арба в целости и сохранности. Миллион мерси за любезность. А отчего, мосье Глеб, вы живете таким отшельником? Comme un hermite?

То, что она употребила несколько слов на французском языке, напомнило мне об английском. Не ей ли были письма? Почему она так выспрашивала, знает ли Катя английский язык? Сейчас стрельну – задам невинный вопрос и проверю.

– Почему мосье Глеб, а не мистер, – сказал я, – и почему мерси, а не… как это по-английски?

– Потому, мосье Глеб, что я, хоть, по-вашему, и ташкентская провинциалка, по-французски говорю с детства и еще за год до войны была с папой в Париже, – она сделала мне реверанс, – а этот противный английский язык не знаю и знать не хочу.

Ответ звучал искренне. Ну ладно! Нет, стой!

– Неужели у вас все в семье говорили только по-французски? – легко продолжал я. – Кому-нибудь из братьев или сестер следовало бы для разнообразия взять немецкий или английский.

– Но у меня, мосье Глебчик, никогда не было ни брата, ни сестры. Я одна любимая дочь, и поэтому такая испорченная. Ведь так вы с Катей обо мне говорите?

– Мы… – начал было я, собираясь опровергнуть ее заявление.

Но она только погрозила пальцем:

– Знаю, знаю… Вы что же думаете, я не вижу?

Странное дело, этими вырвавшимися у нее несколькими словами Юля впервые мне понравилась. Это были прямые и честные слова, и, к стыду моему, более прямые и честные, чем мои. «У нее есть чутье…» – подумал я.

Между тем Юля продолжала:

– Вы что же думаете, что я уж совсем и не хочу быть хорошей, как вы? Хотя это верно, я и есть плохая. Но я ведь одна, Глебчик и Катя, у меня никого нет, и я не так молода, как вы. И потом еще есть обстоятельства… такие трудные. Но я могу быть другой или могла бы быть – и все было бы иначе…

У нее перехватило горло.

Впервые из-за маски выглянул живой, и притом страдающий человек. «Может быть, она и в самом деле не такая плохая, – мелькнуло у меня, – и все это кривляние и ломание только результат дурного воспитания, и вообще делятся ли люди на хороших и плохих, или все люди родятся хорошими, а потом часть портится?» Но на все эти размышления не было времени, более неотложная мысль оттеснила их. «Итак, у нее сестер нет. Значит, Люси писала не ей. Ну что ж, отпадает».

Как бы угадав направление моих последних мыслей, Юля сама вернулась к вопросу о языках.

– Но вы ведь тоже говорите по-французски, почему же не отвечаете, monsieur l'hermite, господин отшельник?

Я знал английский и немецкий, но французского не знал. Так и ответил.

– Жаль, – с оттенком пренебрежения бросила она, – а вот Борис неплохо болтает.

Во мне колыхнулась мимолетно возникшая когда-то зависть к Борису.

– Ну расскажите, monsieur Глеб, как вы живете там один? Или не один? У вас, наверное, есть дама сердца, вы скрываете. – Она погрозила мне пальцем.

Юля вернулась в прежнее свое состояние. Кате, как видно, было стыдно за Юлю, но ей не хотелось делать замечание старшей.

Что-то вынужденное, напряженное появилось в глазах Юли. Казалось, она что-то вспомнила и говорила, как автомат:

– Во всяком случае, мы с Катишь приедем проверить. Поедем, Катишь? И на днях.

Что это: бестактность или заученный урок? Хочет сунуть нос в макбару или в наш лагерь и прикрывается Катей? Ну, увидим. По крайней мере мы предупреждены.

– А как там Борис? Вы, наверно, вместе проказничаете. Передайте ему… – Уже уходя, она послала воздушный поцелуй. – Так мы приедем, ждите нас. Оревуар.

Глава VII ПРОИСШЕСТВИЕ В МАКБАРЕ

1