Рубин эмира бухарского

Из большого лагеря никто не приходил. Воду и продукты доставляли аккуратно. Я работал и размышлял.

Мои размышления прервал стук копыт. Несколько верховых остановились возле моей кельи. Я выглянул: спешившиеся люди с ружьями за плечами и саблями за поясами шли ко мне. Это были узбеки.

Один из них отделился от остальных, подошел ко мне и сказал:

– Кишлак – раис Хассан больной. Твоя лечи.

– Какой кишлак? – спросил я.

Он указал большим пальцем позади себя:

– Твой ходи.

Ага, так это из басмаческого кишлака, в котором я побывал. Что делать? Вдруг это ловушка? Ведь они бандиты. Но если они хотят взять меня в плен, к чему им ломать комедию? Их так много, что с такой операцией они справятся, не прибегая к хитрости. Видимо, у них действительно больной. Тогда… Я совершенно непроизвольно и неожиданно для себя вспомнил о Кате. Она бы, не колеблясь ни минуты, пошла на помощь. Дело шло о спасении жизни.

Я взял ящик с медикаментами, отдал одному узбеку, сам сел позади другого, обхватил его руками, и через минуту мы уже пылили по дороге. «Хорошо, что я сделал это быстро, – думал я, – иначе они бы, чего доброго, подумали, что я струсил».

В кишлаке меня сразу же с почтением провели в кибитку. Больным оказался тот самый маленький рябой староста кишлака раис Хассан, который говорил со мной при первом посещении. Теперь он лежал без памяти. Я нащупал пульс и насчитал около ста ударов в минуту.

Губы больного были сухие и запекшиеся. Что это было? Как я мог знать? Мои медицинские познания близки к нулю.

– Кто здесь хорошо понимает по-русски? – спросил я стоявших вокруг кибитки узбеков.

Один из них выступил вперед, сложил руки на груди и сделал нечто вроде поклона. Как-никак я был здесь в роли врача.

– Ничего здесь сделать нельзя, – сказал я.

– Пилюли давай, – сказал он, указывая на ящик.

– Бесполезно, – покачал я головой, – надо везти в больницу.

Он перевел окружающим; на их лицах изобразилось сомнение.

Теперь настала их очередь бояться ловушки.

– Больница его нельзя, – сказал переводчик.

– Почему нельзя? – спросил я резко.

На лице его появилось упорное и мрачное выражение. Он молчал.

Я понял. Они боялись, что, как только появятся в городе, их заберут, а потом расстреляют и больного и провожатых.

Что было делать? Пожать плечами: как хотите, мол. Э, нет…

Чтобы выиграть время и одновременно укрепить свой авторитет среди узбеков, я открыл ящик с медикаментами, взял термометр и поставил под мышку больному.

Наступило молчание. Через несколько минут я взглянул на термометр: 40,2.

К этому времени я уже нашел выход.

– Вот что, он может сегодня умереть, везите его в город и скажите там, что это мой рабочий из лагеря. – Я показал в направлении лагеря экспедиции. – А я останусь здесь, пока он не вернется.

Я сбросил пиджак и сел на лавку.

– Везите, – сказал я им повелительно, – мой здесь.

Узбеки посоветовались было о чем-то, и после некоторого колебания переводчик сказал мне:

– Будем едеть больница.

В арбу положили мягкой люцерны, поверх – целую кучу халатов, на все это – больного.

Я вынул карандаш и кусок бумаги, написал несколько слов и передал переводчику.

– Отдай доктор-ханум. Будет хорошо.

После этого я махнул рукой арбе, чтобы трогались. Узбеки вопросительно смотрели на меня.

– Езжайте, – сказал я толмачу, – неужели не понимаете, я останусь здесь, пока он не приедет. Понятно? Если его убьют, вы можете убить меня.

Узбеки еще раз переглянулись. Со сдержанным и скупым благородством они расступились и открыли мне дорогу.

– Твой иди, – сказал мне узбек. Я поднялся и пошел за арбой.

3

В больнице я пробыл недолго. Хассана приняли и положили без звука.

– У него тиф, – сказала мне Александра Ивановна. – Вы привезли его вовремя. Еще день, и он погиб бы. Я не знаю, выживет ли он и сейчас. Все зависит от сердца.

Я прогуливался в саду больницы. Катя была с больным; через двор пробежала с халатом Юля и, увидев меня, остановилась:

– А, Глебчик! Вы не в город? Я хотела бы поехать, но не на чем. Линейка с вами?

– Нет, я на арбе.

У нее сделались большие глаза.

– На арбе! Почему так?

– Привез больного рабочего.

Она подумала, потом что-то сообразила:

– Долго вы здесь пробудете? Может быть, я за это время успею съездить в город на вашей арбе и вернуться. Там мягко?

– Люцерна, – коротко ответил я.

– Глебчик, будьте миленьким…

В это время в сад вышла Катя.

– Катя, уговорите Глеба остаться пообедать, а я тем временем съезжу в город. Ведь вы не отпустите его голодным?

Катя посмотрела на Юлю тем безразличным взглядом, каким только женщины – все равно, молодые или старые – умеют смотреть друг на друга.

– Конечно, не отпустим, – спокойно ответила она. – Разве вы забыли, что у Глеба болит нога? Мы должны сделать ему перевязку.

– Ну и великолепно. Итак, вы разрешаете.

Ее полные плечи, пудреное лицо и неприятный рот мелькнули перед моими глазами, и она исчезла.

Стало как-то легче дышать в саду. Я решил, что действительно имеет смысл задержаться до вечера и вернуться по холодку.